Снеговик
Шрифт:
Эта старая, болезненного вида женщина с трудом, казалось, пробудилась от сна; даннеман помог ей приподняться, чтобы дать ей взглянуть на Христиана. В то нее время он повторил: «Не бойся!» и добавил:
— Это сестра моя, ты, должно быть, слыхал о ней; прославленная ясновидящая, одна из валминувших времен! [87]
Старуха, чей глубокий сон не могли потревожить ни шум трапезы, ни застольная беседа, теперь словно старалась собраться
87
Вала — предсказательница, прорицательница.
— Ах, что это, более мой? Это вы, господин барон? Простите меня за то, что я не встаю. Слишком устала я за мою горькую жизнь!
— Вы ошибаетесь, голубушка, — ответил Христиан, — вы не знаете меня; я не барон.
Даннеман, по-видимому, сказал сестре то же самое, ибо она возразила по-шведски:
— Я понимаю, вы обманываете меня: это великий ярл!Зачем он явился к нам? Зачем нарушил сон той, что так долго бодрствовала?
— Не обращай внимания на ее слова, — промолвил даннеман, обернувшись к Христиану. — Дух ее еще погружен в сон, она продолжает грезить. Сейчас она заговорит более разумно.
И добавил, взглянув на сестру:
— Ну, Карин, посмотри на этого молодца и скажи, следует ли ему идти со мной на лукавца.
Лукавцем далекарлийские крестьяне называют медведя, ибо избегают настоящего его названия.
Карин закрыла глаза руками и стала что-то с живостью говорить брату.
— Говорите по-шведски, раз вам знаком этот язык, — сказал ей Христиан, которому не хотелось упустить что-либо из обряда посвящения. — Прошу вас, матушка, научите меня, как мне должно поступать.
Ясновидящая с каким-то ожесточением крепко зажмурила глаза и сказала:
— Либо ты не тот, о ком я грезила, либо ты позабыл язык, знакомый тебе с колыбели. Оставьте меня оба, и ты и тень твоя: я ничего не скажу, я поклялась никому не говорить о том, что мне известно.
— Терпение, — сказал даннеман Христиану. — С ней всегда так поначалу. Попроси ее поласковее, и она предскажет тебе твою судьбу.
Христиан повторил свою просьбу, и ясновидящая, по-прежнему прикрывая глаза бледными руками, заговорила наконец поэтическим слогом, словно произнося заученные наизусть речи:
— Лютыйрычит в зарослях вереска, разорвав узы свои! Он умчался! Он умчался на восток, по долинам, меж топей, трясин и ядовитых потоков!
— Означает ли это, что он ускользнет от нас? — спросил даннеман, почтительно внимая словам сестры.
— Я вижу, — продолжала она, — я вижу, как бредут меж смрадных потоков клятвопреступники и убийцы! «Понятно ли
— Нет, не известно, — ответил Христиан, узнав в этих словах знакомый ему припев древних скандинавских песен «Волуспы» и узнав также, как показалось ему, голос, звучавший среди камней Стольборга.
— Не перебивай ее, — сказал даннеман. — Продолжай, Карин; мы слушаем.
— Я видела, как пылает огонь в очаге богача, — молвила она. — Но на пороге его стояла смерть.
— Ты имеешь в виду этого молодца? — спросил даннеман сестру.
Она продолжала, будто не слыша вопроса:
— Однажды в поле я подарила одежду двум лесным людям; едва надев ее, они обернулись богатырями — обнаженный человек робок.
— Вот видишь! — воскликнул Бетсой, с простодушным торжеством глядя на Христиана. — Теперь-то, надеюсь, тебе ясны ее слова?!
— Вы так думаете?
— Разумеется, все ясно! Она советует тебе получше одеться и вооружиться.
— Совет, безусловно, хорош; но разве это все?
— Слушай, слушай, она сейчас опять заговорит, — сказал даннеман.
И ясновидящая заговорила:
— Безумец полагает, что будет жить вечно, если уклонится от боя; но даже старость не принесет ему мира: миром обязан он будет лишь копью своему. «Понятно ли вам это? Известно ли, что я хочу сказать?»
— Да, да, Карин! — вскричал обрадованный даннеман. — Ты хорошо сказала и можешь вновь уснуть; дети будут охранять твой сон, и ничто тебя не потревожит.
— Тогда оставьте меня, — сказала Карин. — «Валаснова погрузится во мрак».
Она закрыла лицо покрывалом, и костлявое тело ее, казалось, утонуло, исчезло в перине гагачьего пуха — богатом подарке даннемана, благоговейно почитавшего сестру.
— Ты доволен, надеюсь, — сказал он Христиану, доставая лежавшую в углу длинную веревку. — Хорошее предсказание!
— Очень хорошее, — ответил Христиан. — На этот раз я его понял. Человеку осмотрительному незачем прятаться, самое верное — идти прямо навстречу врагу. Итак, в путь, дорогой мой хозяин! Но на что вам эта веревка?
— Дай руку, — сказал даннеман.
И он принялся тщательно обвивать веревкой левую руку Христиана.
— Вот этим ты отвлечешь внимание лукавца, — сказал он. — Когда он схватится обеими лапами за твою руку, ты другой рукой всадишь ему в брюхо рогатину; впрочем, я тебе все объясню по дороге. Ты готов — идем же!
— Ну что? — воскликнули офицеры, ожидавшие Христиана в сенях. — Суждена ли нам удача?
— Что касается меня, — ответил Христиан, — я, видимо, стал неуязвим; что же касается медведя — вряд ли ему посчастливится так, как мне. Впрочем, ясновидящая сказала, что он убежит на восток.
— Нет, нет, — прервал его даннеман таким серьезным и уверенным тоном, что все шутки мигом прекратились: — Было сказано, что лютый устремится к востоку, а вовсе не то, что он останется жив. В дорогу!