Снеговик
Шрифт:
Когда он закончил, над столом повисла тишина, густая, как сигарный дым. Дым шел с края стола, где сидел седовласый мужчина. Он откинулся на высокую спинку стула, так что его лицо оставалось в тени, и вздохнул. Тут до Гуннара Хагена дошло, что все, что произносил кто-либо из присутствующих, говорилось в расчете на этого человека.
— Все это страшно досадно, Турлейф, — сказал седовласый тонким, почти женским голосом, — и чрезвычайно опасно. Речь идет обо всей системе — мы сейчас ведем разговор на таком уровне. Это означает… — Все затаили дыхание,
Начальник Главного управления осторожно кашлянул:
— У вас есть предложения?
— Пока нет, — ответил седовласый. — Но мне кажется, у тебя, Турлейф, есть что сказать. Послушаем.
— В данном случае мы имеем конкретные должностные ошибки, допущенные при приеме на работу и утверждении в должности, то есть промахи, связанные с человеческим фактором, а никак не с системой в целом. Считаю, что это не является проблемой руководства, и предлагаю поделить ответственность и вину. Руководство возьмет на себя ответственность, некоторое унижение…
— Переходи к делу, — перебил седовласый. — Кто ваш козел отпущения?
Начальник Главного управления полиции поправил тесный воротник рубашки. Гуннар Хаген заметил, что ему нехорошо.
— Старший инспектор Харри Холе. — Ларс Турлейф опустил глаза.
Снова настала тишина, пока седовласый раскуривал свою потухшую сигару. Зажигалка щелкала и щелкала. Потом из тени раздалось почмокивание, и опять заструился дым.
— Неплохая мысль, — сказал высокий голос. — Если бы это был не Холе, я бы ответил, что придется найти другого козла отпущения, потому что какой-то там старший инспектор — не слишком толстый барашек, чтобы приносить его в жертву. Я бы скорее попросил тебя, Турлейф, пожертвовать собой. Но Холе такой профессионал, да к тому же он был на этом шоу, где все болтают… по телевизору. Известный человек, следователь с определенным реноме. Да, пожалуй, этого может хватить. Но согласится ли он?
— Предоставьте это нам, — ответил Турлейф. — Да, Гуннар?
Гуннар Хаген замер. Он вспомнил — первым делом — о своей жене. Обо всем, чем она пожертвовала ради его карьеры. Когда они поженились, она бросила учебу и поехала за ним к месту его службы в департаменте безопасности. Потом его перевели в полицию, и она снова была рядом. Она была интеллигентная и умная женщина и стала ему опорой во всех отношениях. Именно к ней он шел за советом, когда дело касалось карьеры или каких-то этических вопросов, и она всегда советовала что-нибудь дельное. И все равно он не сделал такой блестящей карьеры, как они оба мечтали. Теперь, похоже, все менялось к лучшему. Остановка на уровне начальника отдела убийств в Управлении криминальной полиции Осло может закончиться, и он двинется дальше, выше. Вопрос только в том, чтобы не совершить ошибки.
— Так как, Гуннар? — вновь обратился к нему начальник КРИПОС.
Жаль только, что он так устал. Как собака. Это ради тебя, подумал он. Ты наверняка хотела бы, чтобы я поступил именно так, дорогая.
Глава 31
День
Харри и Ракель стояли в музее возле шхуны «Фрам» и смотрели, как группа японцев фотографирует снасти, одновременно улыбаясь и кивая гиду, который объяснял, что это судно было зафрахтовано Фритьофом Нансеном во время его неудачной попытки стать первооткрывателем Северного полюса в 1893 году, а позже и Руалем Амундсеном, когда он в 1911 году выиграл у Скотта гонку за Южный полюс.
— Я опять забыла часы у тебя на тумбочке, — сказала Ракель.
— Это старинная примета, — заметил Харри. — Это значит, ты должна вернуться.
Она положила ладонь на его руку и покачала головой:
— Мне их подарил Матиас. На день рождения.
О котором я забыл, подумал Харри.
— Сегодня утром он спросил, почему я их не надела. А ты знаешь, как мне непросто врать. Ты не мог бы…
— Я привезу их часа в четыре, — ответил он.
— Спасибо. Я буду на работе, ты положи их в скворечник у двери. Там…
Ей не надо было продолжать. Там она держала ключи от дома, чтобы он мог войти, когда возвращался поздно ночью. Харри ударил ладонью по перилам:
— Если следовать Арве Стёпу, главная ошибка Руаля Амундсена в том, что он выиграл. Стёп считает, что в истории остаются обычно те, что проиграли.
Ракель не ответила.
— Это, наверное, просто попытка найти утешение, — сказал Харри. — Пойдем?
На улице шел снег.
— Значит, все кончилось? — спросила она. — Или до следующего раза?
Он посмотрел на нее, желая убедиться, что она говорит о Снеговике, а не о них.
— Мы пока не знаем, где тела, — ответил он. — Я вчера был у нее в камере, перед тем как отправиться в аэропорт. Катрина так ничего и не сказала. Смотрит куда-то, будто меня там и нет вовсе.
— А ты кому-нибудь говорил, что поедешь в Берген?
Харри покачал головой.
— Почему?
— Ну, — пожал плечами Харри, — я же мог ошибаться. Тогда бы просто вернулся по-тихому и не выглядел бы идиотом.
— Мне кажется, не поэтому, — сказала она.
Харри покосился на нее. Она выглядела еще хуже, чем он сам.
— Честно говоря, сам не знаю. Я надеялся, что преступник все же не она, а кто-то другой.
— Потому что она как ты? Потому что ты мог бы оказаться на ее месте?
Харри не мог припомнить, чтобы он говорил ей, что они с Катриной похожи.
— Она выглядела такой одинокой и напуганной… — Харри зажмурился — порыв ветра бросил пригоршню снега ему в лицо. — Как будто заблудилась в сумерках.
Черт! Черт! Он моргнул и почувствовал, как к горлу подкатывает ком, рыдания чуть не выплеснулись наружу. Может, у него у самого нервный срыв? Его бил озноб. Вдруг он почувствовал теплую ладонь Ракель на своем подбородке.
— Ты не она, Харри. Ты другой.
— Да? — слабо улыбнулся он, отводя ее руку.