Снежная королева

Виндж Джоан

— Мы вместе найдем ответы на все вопросы… А потом… — она неуверенно запнулась, — а потом…

— Скоро мы отправимся в место слов, — Лунная Тень уверенно кивнул. Он отвернулся, чтобы приготовить тушки, но она больше не смотрела на него.

Когда Таравасси впервые подошла к читающему аппарату, в нем все еще находилась кассета. Аппараты здесь стояли в беспорядке, в этой заброшенной библиотеке, где Андар открыл свою Правду. Лунная Тень посмотрел через ее плечо и провел ее рукой по плотному ряду клавиш, выполняя инструкцию, словно он наизусть заучил ее у какого-то неизвестного учителя. Она была довольна только что полученными знаниями, ликовала, когда ей удалось согласовать символы и звуки, один за другим. В конце-концов появились

слова и целые фразы, следующие одна за другой. Гордость человека, которому впервые удалось использовать акустические символы, чтобы передать сообщение на расстояние многих миль или через тысячелетия, охватила ее, наполнив уверенностью и надеждой.

Однако, небольшая часть сознания Лунной Тени сопротивлялась неуклюжей, трудно усваиваемой информации, передаваемой с помощью слов и символов. Это было неудобно, и на это расходовалось так много времени, а ведь индивидууму можно было просто показать. И он был ошеломлен этой чудной догадкой.

То же самое происходило и с Таравасси. Она тоже была ошеломлена этой чуждой догадкой, чье свидетельство она узнала и которая не согласовывалась с ее собственными представлениями; но это напротив, возбуждало ее упрямство, это был скрытый отказ, возникший одновременно и в ее мозгу, и в мозгу Лунной Тени, для которого слова были только скрывающей смысл вуалью. Лунная Тень, как и другие аборигены, использовал слова только в своей повседневной жизни. И у девушки теперь было такое чувство, словно все интимные и сложные знания переносятся прямо из мозга в мозг. И личная точка зрения передающего таким же образом переносится в мозг принимающего и запечатлевается там в его мыслях.

В ее собственном разуме была запечатлена чуждая информация, которая давала возможность отличить ее точку зрения от его и наоборот, а она об этом до сих пор не имела никакого представления. Если растешь в определенном обществе, то начинаешь усваивать чуждые для тебя мысли этого общества с самого рождения. А как возможно в таком случае разделить свое сознание и мышление от влияния окружающего? От влияния родителей, родственников, соседей?

Лунная Тень смотрел на нее сверху вниз, словно он чувствовал взгляд, рассматривающий его, и улыбался вопросительно в ответ: слова были не нужны.

Медленно, сначала очень медленно, слово за словом, предложение за предложением, потом все быстрее и быстрее она начала читать.

— Кто может почитать жизнь и смерть? Признание верующего и гимн смерти? Есть только одно небо — это смерть!

Тараваси оторвалась от экрана читающего устройства, опершись об угол стены неловким движением человека, у которого перед глазами все еще стоят ужасные видения. Отвратительная красота смерти все еще резала глаза, скрываясь в стройной геометрии написанных слов. Зов смерти настиг ее после полудня, и она ответила ему…

Всю вторую половину дня Лунная Тень, нервничая, спускался к выходу из здания, наблюдая, не послали ли его родичи сюда кого-нибудь, чтобы понаблюдать за ним, а теперь он, вытянувшись, лежал на полу, задремав. Он ничего не понимал и потерял всякий интерес к обучению. Таравасси не стала будить его, она все еще не знала, каким же образом объяснить ему всю эту ужасную истину: ее народ уничтожил сам себя, и как индивидуумов, и как группу людей, и как даже весь свой мир. Они уважали смерть, но не признавали конца и ратовали за него, просто уничтожив самих себя. Они умерли, умерли намеренно, чего она не могла понять, погибли от своей собственной руки в экстазе некрофилии. А их мир погиб вместе с ними. Их кости были рассеяны по поверхности земли, брошенные на волю ветра и непогоды, обглоданные зверями и временем. Горсточка людей покинула свою погибшую планету, прибыла сюда и теперь проводила свою жизнь в медленно разрушающемся скелете города. А она была живой… живой… одна среди живых мертвецов. Но почему?

Рука погладила

ее по плечу, и она замерла.

— Что с тобой, Звездная Женщина? — он повторил те же слова, с которыми когда-то в первый раз обратился к ней, однако на этот раз он мог понять выражение ее лица. Он заметил в ее глазах что-то непостижимое и мягко сказал: — Я слушаю тебя.

Она отвернулась.

— Все не так. Чем больше я ищу, тем больше нахожу ответов и тем больше мне хочется, чтобы я никогда не начинала своих поисков. И все же мне все больше хочется… знать. Почему это происходит со мной!? Я же была так счастлива!

— Что ты нашла в этих словах? Плохие вещи? Попытайся мне показать, и… он, ожидая, стоял возле нее, поглаживая одной ногой другую, словно его предложение было подарком, который он дарил ей из милости.

— Я не знаю. Не могу рассказать тебе с таких ужасных вещих… о нас.

— О Звездных Людях?

Она кивнула.

— Тебе не захочется знать об этом.

Она подыскала нужные слова.

— Тогда… ты покажи… мне. И боль смягчится… она будет разделена. Я знаю. Мне это нужно, но никто не соединяется со мной… — он нервно поигрывал маленьким диском с записью. — Нужно… Мне нужно дружить с кем-нибудь — палец его разогнулся и маленький диск полетел по полированной крышке стола.

Таравасси с удивлением отметила внезапную вспышку воспоминаний детства — таких же далеких и непостижимых, как и берег Звездного Источника во вселенной. Руки матери, радужные переливы ее одежды, тихое бормотание ее голоса, прогоняющего прочь все тревоги: «Не плачь, не плачь! Мое сердечко, я помогу тебе, время будет легче, маленькая Тара…» и Таравасси слабо кивнула, протянув руку.

На этот раз она не боялась боли и в электрических мурашках, бегущих по нервам, не было ничего неприятного. И на этот раз ей показалось, что от его мозга к ее протянулся электрический мост, какие-то нити живого электричества, которые связали его и ее фрагментарные воспоминания. Прорываясь сквозь ментальный шум, ее память исторгла тот пагубный экстаз смерти, который она извлекла из прошлого, экстаз уничтожения ее собственного народа. Все эти путаные импульсы-мысли, несущие с собой ее замешательство и одиночество, устремились в открытый разум Лунной Тени… были разделены… и на душе у нее стало легче.

А потом, когда эти картины открыли шлюзы в ее памяти, собственный мозг начал наполняться ответными картинами и воспоминаниями Лунной Тени. И внезапно она, совершенно неожиданно для себя, превратилась в Лунную Тень. Она видела себя чужими глазами, воспринимала саму себя, как чужую, чувствовала серебристый мех, покрывающий плечи, и была недоверчива и возбуждена… Но когда она немного привыкла к неожиданному вторжению в чужой мозг, она заметила, что это были воспоминания не только Лунной Тени, и что он потерял контроль над самим собой, она чувствовала, что ее втягивает в какой-то другой, человеческий разум. Он был впечатан в память Лунной Тени и теперь поднялся из глубины прошлого через много поколений.

Ее имя (не Таравасси — кто была эта Таравасси?) было Шемазданс. Нет, Шемадакс. Она еще раз повторила его, чтобы утвердить свое «я», и сердце ее забилось быстрее. Она чувствовала ремешок медицинского прибора, врезавшийся в ее плечо (душа Таравасси Покоробилась); боль была ужасающе реальной. Она только что ходила в город, чтобы взять товар и теперь возвращалась назад в лагерь, неся на себе бесконечно тяжелый груз. Ее самые худшие опасения оправдались: саботаж транспорта. Она была вынуждена идти медленно и, наконец, достигла находящийся в тени изгиб дороги. (Таравасси дико озиралась, она была в панике от такого количества людей). Тонкий слой снега покрывал улицу, хрустя под ее подошвами. Таравасси-Шамадакс смотрела вверх на покрытое снегом переплетение виноградных лоз. Она испуганно подумала, что больше о ней наикто не побеспокоится. Листья винограда умерли в седых руках мороза…