Снежная королева
Шрифт:
ЛиуСкед и его жена были верными апологетами стиля Харему, стараясь следовать ему даже в ущерб себе; то была бездушная фальшивая имитация той чужеземной изысканности, которая ей самой была ненавистна всегда. Патина легкомыслия, которую Джеруша постаралась нанести на здешнюю обстановку, не смогла скрыть ее сути. Джеруша дала волю своей фантазии, и в доме появилась целая куча фресок в стиле рококо, картин в пышных рамах, развращающе теплых пестрых ковров… И она старалась закрывать глаза на все остальное, надеясь, что безжалостная действительность не просочится сквозь веки, а краски на коврах и картинах не полиняют и не расплывутся.
Это жилище, полное отвратительных воспоминаний, было навязано ей практически силой — и стало частью непосильного
Она села, опустив руки и так низко склонив голову, что капюшон вязаного жакета совсем закрыл ей лицо. Шпионы королевы — глаза королевы! — были повсюду, и уже тем более в этом доме. Она чувствовала их, точно прикосновения чужих грязных рук, повсюду, куда бы ни пошла, что бы ни делала. В своей старой квартирке она была свободна, там она могла быть человеком, быть самой собой и предаваться своим собственным воспоминаниям и мыслям… могла сбросить тесную строгую форму и ходить хоть голой, если хотелось, как ходила когда-то на родной планете, где и до сих пор нагота отнюдь не считается чем-то неприличным. В Карбункуле же она была вечно «выведена на экран» компьютера шпионами Снежной королевы, стремившимися доставить удовольствие своей повелительнице. Здесь она боялась хотя бы невольно обнажить свое тело или душу — знала, что за ней вечно следят приспешники этой белокурой суки.
Она подобрала с пола диктофон, невидящим взглядом скользнула по кнопкам — вот уже неделю, а может, и больше, она собиралась залезть ему внутрь… Джеруша никогда особенно не любила романы и вообще художественную литературу: она и так каждый день слышала слишком много лжи, и у нее не хватало терпения на тех, кто превратил создание заведомой лжи в средство существования. Она предпочитала верить фактам. Она все еще не сдавалась и не намерена была спасаться в мире фантазий… как это делал, например, БиЗед — и с такой легкостью, так невинно… С другой стороны, любой технократ Харему так или иначе жил в мире собственных фантазий, в выдуманном им мире, где каждому отведено строго определенное место и каждый непременно должен стремиться достичь самой вершины… где жизнь протекает с точностью отлаженного механизма… вот только на этот раз отлаженный механизм сломался и хаос, ждавший своего часа за дверьми, ворвался внутрь, неся смерть…
Она представила себе, как из патрульной машины улетают ввысь две свободные души — улетают с этой планеты, но куда?.. В вечность? В лимб? В бесконечный цикл реинкарнаций? Разве можно следовать какой-то определенной религии, когда их так много и каждая утверждает, что только одной ей ведома Истина, но каждая из этих «истин» отлична от других? Существовал только один путь, который она когда-нибудь, возможно, способна будет открыть для себя… И душа ее уже носилась над этой темной водой, проникнув в эти края без спроса, без входного билета, и уплывала с Проклятым Лодочником… к тому же теперь там оказался и ее друг, единственный на этой планете, полной одних только врагов… Почему, черт побери, я ее послушалась? Зачем оставила снотворное в аптеке? Джеруша вскочила, снова нечаянно уронив диктофон, и рванулась к двери; потом остановилась; ее била дрожь, душу терзали сомнения. Так чего же ты хочешь, Джеруша! И в отчаянии призналась: я хотела оставить снотворное там! Иначе ей никогда бы не удалось убедить меня. Ей сразу стало легче, напряженные мышцы расслабились, и она опустилась прямо на пол; тело казалось ватным от усталости. Но я же
Ее мечущийся взгляд упал на алую раковину, что лежала, словно искупительная жертва, на ритуальном столике — копии, разумеется, — что стоял у двери. Нгенет… О боги, неужели ты все еще мой друг? Нерушимый покой сельского дома — та самая точка в самом сердце бури, наполнившей смятением ее душу… В последний раз она была в этом доме больше года назад; и, отчасти сознательно, начала избегать тех свободных и довольно поверхностных отношений, что установились между ними и поддерживались их нечастыми встречами, ибо депрессия ее все углублялась, мир все сжимал и сжимал вокруг нее свое враждебное кольцо. Она давно уже решила про себя, что не станет демонстрировать Нгенету, в какую желчную каргу превратилась… и в то же время, как это ни странно, она уже почти возненавидела его за то, что они так редко встречаются, что он не видит, не понимает, насколько ей сейчас необходима помощь, спасение, убежище…
А теперь? Да, именно теперь! Что за нелепый мазохизм заставляет ее замуровывать себя в этой гробнице? Она быстро подошла к телефону и набрала нужный код, выуживая из памяти полузабытые цифры. Потом смотрела на секундную стрелку, нетерпеливо постукивая ногтем по светлой поверхности стены, пока наконец на ее безмолвный призыв не откликнулся голос невидимого собеседника, искаженный помехами. Черт бы его побрал, как далеко все-таки он живет! Опять шторм! Вечно на этой планете бушуют штормы.
— Алло? Алло? — Несмотря на помехи, она поняла, что это не тот единственный голос, который ей так нужно было услышать.
— Алло! — Она почти прижала трубку к губам; громкий голос ее эхом разносился по пустой квартире. — Это комиссар ПалаТион из Карбункула. Можно мне поговорить с Нгенетом?
— Что?.. Нет, его нет дома, комиссар… он… ушел в море на своем катере…
— Когда он вернется?
— Не знаю. Он ничего не сказал… Что-нибудь ему передать?
— Нет, спасибо, ничего.
Она стукнула по рычагу кулаком и резко отвернулась от телефона, дрожа от ярости.
Потом снова подошла к столику, взяла в руки розовую, цвета рассветного неба раковину и прижала ее к себе, водя дрожащим пальцем по шелковисто-нежным извивам. Потом потрогала тот край, где был отломан один из хрупких шипов. Стиснула пальцами следующий шип и сломала его. Потом еще один, и еще… Кусочки раковины беззвучно падали на ковер. Джеруша тихо плакала, глядя, как они падают, — словно отламывала собственные пальцы.
Глава 29
— Все, что мы делаем, оказывает какое-то воздействие на то, что нас окружает.
— Я знаю… — Мун шла рядом с Нгенетом по склону холма, покрытого охряной и серебристой травой, звеневшей под ветром, словно струны арфы. Усадьба будто растворялась в этом серебристом блеске, среди окружавших ее холмов; прочные стены дома, сделанные из грубого камня и просоленного, промоченного насквозь дерева были в такой же степени частью этой земли, как и сам Нгенет. Мун задумчиво поглядывала на него сбоку, припоминая, каким странным показался он ей тогда, пять лет назад… Она безусловно замечала перемены, происшедшие с ним за эти пять лет; он явно постарел, а вот ее собственное лицо казалось ей точно таким же, как и тогда.
И, тем не менее, она тоже изменилась, повзрослела — в тот миг, когда увидела, как свет жизни гаснет в глазах Элсевиер. Смерть пока что уступила ей дорогу… но отрицать существование смерти было нельзя. Печаль, баламутившая ее душу, была похожа на шторм, загнанный в бутылку. Если бы она сама, по собственной воле, не бросила смерти вызов, гибель Элси не была бы на ее совести.
— Если бы Элси не полетела со мной на Тиамат, она была бы жива. Если бы я осталась на Харему с ней, она была бы… счастлива. — Мун вдруг увидела перед собой не Элси, а… Спаркса. Ничьи мечты никогда не были для меня важнее, чем мои собственные, У Мун подогнулись колени.