Снежная смерть
Шрифт:
«Не лги себе, Элиз, — шепчет мне на ухо Психоаналитик. — Ты в опасности. Разве ты не чувствуешь этого по той дрожи, которая пробегает по твоему телу? По его слащавому, тошнотворному голосу? Доверяй своей интуиции, моя маленькая Элиз. Уезжай из Кастена».
И куда же мне ехать? Если меня преследует какой-то душевнобольной, то я вовсе не хочу привозить его домой. А теперь, когда за дело взялись жандармы, я чувствую себя защищенной.
Лорье входит в будуар с криком:
— Он звонил из автомата напротив магазина! Меньше, чем в ста метрах отсюда! Едет подкрепление.
Я заранее
Еще полчаса все строят разные предположения. Милая Франсина предлагает нам остаться поужинать. Иветт соглашается. Лорье, естественно, отклоняет приглашение и уходит, посоветовав нам быть осторожными.
Я пишу записку — спрашиваю, который час. «Пять», — отвечает Ян и выходит из комнаты. Больным пора делать гимнастику.
До ужина еще два часа, в течение которых мне предстоит слушать треп Франсины и Иветт.
Если бы только я тоже могла в раздражении мерить шагами комнату, высказывать свое возмущение, обхватить голову руками или вглядываться в сгущающиеся сумерки, но я могу только сидеть в постоянно окутывающем меня мраке.
Перед ужином, на который все собираются в большой столовой — «нашей милой трапезной», как выражается Франсина, — все больные имеют право посмотреть по телевизору местную новостную программу.
А там снова рассказывают об убийстве в Антрево и о следствии, «которое ведется хорошими темпами».
Ко мне обращается Летиция:
— Я не люблю слушать, когда рассказывают о неприятных вещах, — сообщает она, присаживаясь возле меня. — Я хотела бы, чтобы жизнь всегда была полна радостных красок…
Я тоже, дитя мое! С меня бы и одной хватило.
— А больше всего на свете я хотела бы кататься на лыжах. Я знаю, что это невозможно. Но мне часто снится, что я катаюсь на лыжах. Я скольжу по снегу. Я видела по телевизору Олимпиаду для инвалидов. Я говорила отцу, что хочу тренироваться, заниматься спортом. Но он не хочет. Он считает, что это опасно.
Она понижает голос до шепота:
— Вот Ян меня понимает. Он мастерит для меня специальный аппарат. Об этом никто не должен знать, это секрет!
Честное слово, у меня впечатление, что Яна просто тянет к несчастным женщинам. А ведь я даже не представляю себе, как он выглядит!
— Зачем сюда приезжали жандармы? — снова шепчет Летиция.
Я не знаю, что ответить, поэтому пишу неопределенно: «Административные причины».
— Я вам не верю. Они выглядели очень взволнованными. А их начальник, красивый блондин, похожий на девушку, у него даже верхняя губа вспотела. Это признак нервозности.
Значит, у Лорье утонченная внешность. Не повезло старшине!
— Знаете, Элиз… Я могу называть вас Элиз?
Может, тем более что она все равно не услышит моего ответа.
— Все разговаривают со мной, как с умственно отсталой. Но мне только передвигаться трудно, мозги у меня в порядке, как у вас или как у мадам Ачуель..
Не очень-то мне приятно, когда мои мозги сравнивают с мозгами мадам Ачуель!
— Мне кажется, что жандармы приезжали в связи с убийством в городе. Они думают,
Она, наверное, прочитала удивление на моем лице. Потому что продолжает со смехом:
— Я не медиум! Честно говоря, я слышала, о чем этот Шнабель, большой такой, говорил по телефону со штабом.
Она наклоняется ко мне, я чувствую ее дыхание на своей щеке:
— Это правда, что вы съели кусок жертвы?
Ну, так, началось! Я пишу: «Увы, да».
Она присвистнула от удивления и недоверия.
— И какой он был на вкус? Я имею в виду: какой-то особенный?
Я пытаюсь ответить искренне. Могу ли я сказать этой юной любознательной особе, что вообщето было очень вкусно? Как же наши желудки не взбунтовались при соприкосновении с человеческой плотью? Я чувствую, как при воспоминании о нежном и вкусном мясе к горлу снова подступает тошнота. Летиция сжимает мою руку.
— Ой, простите меня, вы прямо побелели! Но это так… так… вы понимаете… Нечасто встретишь…
Людоедов. Черт, черт, еще раз черт! Меня передергивает от злости. Если бы этот мерзавец Вор — а я уверена, что это он, — оказался тут, я…
А что я? Он мог бы съесть меня живьем, и я бы не оказала сопротивления. Меня и связывать не нужно. Я привязана к этому креслу узами куда более прочными, чем колючая проволока.
Вор. То письмо, что я получила. Я пытаюсь точно вспомнить текст. Он называл меня ангелом. Тон такой, словно нам предстоит битва. Он представлял силы Зла. Но, в таком случае, зачем делать мне эти чудовищные подарки? Зачем называть меня «любовь моя»? Или же это не имеет к нему ни малейшего касательства. Вор — несчастный псих, у него мания писать письма известным людям, а убийца — это другой несчастный псих, у которого мания влюбляться в известных людей. Я всегда нравилась маньякам. Ни разу не могла проехать в метро, чтобы кто-то не похлопал меня по заднице.
— Все к столу! — вдруг объявляет Франсина Ачуель, прерывая бессвязный ход моих мыслей.
Ужин проходит кое-как, все взбудоражены. Постояльцы Центра бормочут, перебрасываются шариками из хлеба, хихикают, бесконечно кашляют, рыгают. Сидящая рядом со мной Магали все время кудахчет и хватает меня за руку. Иветт и Франсина играют в «шесть степеней удаленности» и уже нашли общую внучатую двоюродную племянницу в Австралии, в Сиднее. Клара и Эмили ссорятся из-за резинки для волос. Жан-Клод слушает на своем плеере беседы Трюффо с Хичкоком. Летиция сравнивает преимущества двух линий косметики. Я нервно ковыряюсь в тарелке. Ян уговаривает меня поесть. Слава Богу, на ужин нет ничего мясного, только раклет, блюдо, которое я всегда очень любила. Бернар уверяет нас, что «кто пил — будет пить, кто ел — будет есть, а колбасы не осталось?». Ян добродушно замечает ему: «Ты слишком много ешь, пузанчик!». Юго и Мартина вполголоса обсуждают конференцию по уходу за умирающими. Весело! Кристиан, сидящий напротив, нервно пинает меня ногами под столом и с равномерными интервалами выкрикивает: «Кар-тошка! кар-тошка!». К счастью, за десертом все успокаиваются и дружно погружают ложки в шоколадный мусс домашнего приготовления.