Снежные дороги судьбы
Шрифт:
Выстроившись наподобие церковного хора, место дирижера коего занял обладатель воистину протодиаконовского баса (как Маша знала – он и был диаконом питерской староверческой церкви) – Антип Харитонович Ефремов.
Он воздел к потолку обе ручищи, в одной из которых был зажат серебряный разливной половник, и отдал команду взмахнув им.
И пятеро солистов, среди коих был и её батюшка затянули на мелодию «Арии варяжского гостя» из оперы «Садко»:
В пещере каменной нашли стаканчик водки,Цыпленок жареный лежал на сковородке.Эх,
И закуски тоже маловато!
Новый жест и новый куплет:
В пещере каменной нашли бутылку водки,Ягненок жаренный лежал на сковородке.Эх, мало водки, мало водки, мало водки!И закуски тоже маловато!И опять Антип Ефремов взмахивает серебряным половником – словно регент хора или дирижер – и на диво слаженный – как на клиросе – хор продолжил.
В пещере каменной нашли бочонок водки,Теленок жареный лежал на сковородке.Эх, мало водки, мало водки, мало водки!И закуски тоже маловато!Не выдержав, Никандр Глебович Бугаев – хлеботорговец и товарищ отца по Первой гильдии, сорвался с места, запрыгнул на стол, и принялся отплясывать на нем вприсядку.
А хор невозмутимо выводил:
В пещере каменной нашли источник водки,И мамонт жаренный лежал на сковородке.Эх, мало водки, мало водки, мало водки!И закуски тоже маловато!!!*Тут вошел лакей и доложил об Степане Степановиче, как знала Маша – важном московском фабриканте и коммерсанте.
– Ведь сказано: никого не пускать, – отвечал Михаил Еремеевич.
– Очень просятся.
– Не видишь – веселье у нас. Так что где он прежде был, пусть туда и убирается…
Лакей унесся прочь, и Маша тоже убежала к себе в постельку, где и устроилась, поджав продрогшие ножки и зарывшись в одеяло.
Почему то что она увидела показалось ей удивительным и необычным – и долго потом, глядя на важных лиц бывавших в их доме или просто встречавшихся на улице – генералов, чиновников, профессоров, она представляла – что если и те, временами, за закрытыми дверьми сняв дорогие пиджачные пары и вицмундиры тоже так развлекаются, распевая лихие озорные песни или отплясывая «русскую»?
А еще вспоминалось совсем недавнее – лишь год минул.
– Да понял я Машенька – чего ж не понять – не дурак твой батька! Ты прямиком в купчихи метишь – на свое дело замахнулась.
– В купцы, батюшка, в купцы – с улыбкой поправила Мария.
– В купчихи сталбыть… – хитро прищурился Михаил Еремеевич словно не слыша возражения. Добро, что хоть не в курсистки или медички или еще кого. Дело свое открыть, значит, думаешь. Дело если с какого-то конца поглядеть так и не такое чтобы плохое, да только… – он задумался. Только знаешь – дело-то может оно и свое – да только не твое, – не очень понятно скаламбурил
Маша на секунду опешила – Михаил Еремеевич книг не чуждался но что-то она не помнила в их библиотеке знаменитое сочинение Чернышевского.
…Разговор происходил в здании Петербургской фондовой биржи, которую какой-то из поэтов читавших свои стихи в собрании молодых гимназисток назвал «Храмом Златого Тельца среди святынь Северной Пальмиры».
Многозначительные разговоры вполголоса в кулуарах аромат сигар и дорогого трубочного табака, роскошные ландо у парадного…
Рабочее место купца Баранцова являло собой кабинет со стеклянными стенами где кроме отца сидели за длинными канцелярскими столами три маклера в черных сюртуках.
Торги на бирже велись по двум большим разделам – товары и ценные бумаги.
К разным акциям и облигациям Баранцов не питал доверия – а вот товарами подторговывал.
Через стекла его конторы был виден торговый зал с несколькими большими черными досками – почти как в гимназическом классе. Шустрые служители в желтых ливреях сновали туда-сюда и мелом чертили сообщения о лотах и котировке.
Баранцов время от времени отдавал вполголоса распоряжения, и сидевший тут же юный посыльный бежал в торговый зал, передавая записки распорядителю торгов.
Иногда Михаил Ефремович отдавал курьеру пояснения, вроде:
«Керосин Нобеля, тысячу пудов берем» или «Катанное юзовское железо, лот номер двести пять – подожди пока упадет до семнадцати».
И вот сюда и пришла дочь купца Первой гильдии Баранцова Михаила Еремеева сына, не далее как месяц назад закончившая 2-ю Санкт-Петербургскую купеческую женскую гимназию, и теперь надумавшая как жить дальше.
Именно об этом она только что сообщила батюшке.
Она не хочет прожить жизнь пустой говорящей куклой, и раз уж она у него единственная дочь, то должна научиться управлять семейным делом – чтобы помогать отцу а потом когда-нибудь и стать во главе торгового дома «Баранцов и К».
И, похоже, ошиблась.
– Так много ли купчих знаешь? – повторил он вопрос.
– Ну как же – тетя Васса Железнева например, – вспомнила она приезжавшую к ним не раз хозяйку волжского пароходства – та была очень приветлива с ней и отцом, и даже ходили слухи что еще нестарая вдова имеет с промышленником Баранцовым не одни лишь деловые интересы, а еще и амурные.
– Ну а еще вспомнишь кого?
Мария запнулась – ибо кроме госпожи Железневой навскидку назвать никого не могла.
– А… Кабаниха! – пробормотала она в некоторой растерянности.
И тут же поняла что ошиблась.
«Грозу» она обожала, и еще когда вела дневник, время от времени писала на его страничках своим четким почерком слова главной героини: «Отчего люди не летают как птицы?». А вот батюшка сильно недолюбливал господина Островского вообще, а эту вещь в особенности. Катерина была в его глазах безмозглой потаскухой, которую от доброго и надежного мужа увел никчемный слизняк; ну а уж сам Борис – возлюбленный Кати… так лучше и не говорить вслух.