Снежный Ворон
Шрифт:
– Этого не может быть.
– Так и есть.
Кураев схватился за голову. Принявшись водить ладонями по блестевшей залысине. Потом схватился за мятую пачку сигарет и закурил.
– Они знали о ее слабостях. Клан экспериментирует с евгенической программой, пытаясь подбирать комбинации генов отцов и матерей самых разных качеств. Смотрят как повзрослевшие сибы реагируют на общение с другими людьми, с вольнягами, какие решения принимают в опасных ситуациях и как ведут себя в них. Все это анализируется и отправляется в главную лабораторию на Дехра Дан, где в генетическом хранилище Клана содержаться все исходники. Что-то меняют, где-то корректируют и потом опять
– Откуда тебе все это известно?
Кураев держал тремя пальцами смявшуюся от сильной тяги сигарету, прикрыв один глаз.
– Это мои предположения. Кое-что поведал и сам офицер, а кое-что – Катарина.
– Так все-таки она была с тобой?
Кураев чуть было не подскочил на месте, стряхнув пепел на пол и буквально вбив остатки сигареты в потускневшую пепельницу.
– Да, - коротко ответил Виктор, - и это были самые прекрасные дни за последние несколько лет.
Потом он откинулся на спинку кресла, глубоко вдохнув в себя спертый воздух кабинета, закрыл глаза и погрузился в те, уже ставшие старыми, воспоминания, чтобы вновь увидеть ее, ту самую женщину, близость с которой стала для него чем-то большим, чем просто ночь, проведенная с женщиной.
О вспомнил один из последних разговоров с ней. Женщина пробралась через патрули и заграждения, отделявшие казармы вернорожденных и вольняг высокой стеной, пробежала призраком по этажам и оказалась рядом с ним. Та ночь надолго запомнилась ему, но больше всего тот самый разговор.
Они уже несколько минут лежали друг возле друга, изнеженные и ослабшие после всего, поглядывая в казарменную темноту. Катарина легонько касалась его плеча, часть грубой кожи, обожженной пожарищем едва подрагивала, когда нежные пальцы скользили по ней. Смотрел на нее, когда она поворачивалась к нему спиной и пыталась уснуть, а он не давал ей, боясь, что утром, когда «пропажу» заметят, патруль тут же появится здесь, что повлечет за собой жестокое наказание для каждого.
– Ты не рассказывал мне как вас тренировали, - она тихо заговорила. – Это как-то отличалось от того, что делали с нами?
Виктор пожал плечами.
– Сложно сказать.
– У нас был длинный зал. В нем все было новое, почти блестело. Нас тогда встретил один из инструкторов и почти с первого дня взял в ежовые рукавицы. Мало что происходило без его ведома, но таковы были правила. Он кричал на нас, когда мы были еще детьми, а потом смеялся, видя как глаза наполняются слезами и многие рыдали прямо там перед ним.
Катарина немного поднялась.
– С вами тоже так обращались?
Виктор постарался вспомнить что-нибудь из запыленного прошлого. Несколько фрагментов той жизни нехотя выползли на поверхность его памяти и тут же болью отозвались во всем теле. Он вспомнил все, что было в тот период, и это очень сильно ему не понравилось.
Женщина увидела, как изменилось лицо старого капитана.
– Тебе больно вспоминать.
– Приятного мало.
– Тогда не говори.
– Нет. Раз уж пришлось вспомнить, то, чего уже сдавать назад.
Виктор встал с кровати, сел на край, потом посмотрел на лежавшую рядом женщину.
– Было тяжело, чего греха таить. С нами не церемонились и делали все, чтобы многие ушли еще на начальной стадии. Набор тогда был почти шестьдесят человек. Все разные. Кто-то сильный, кто-то быстрый, кто-то просто мог хорошо соображать, но физически не мог пробежать и сотню метров, чтобы не умереть на финише. Очень разношерстная масса, а инструктору требовалось от силы десять. Он гнал нас по пересеченной местности в сорока
– Тебе было больно тогда?
Виктор ухмыльнулся.
– Я давно забыл, что это такое, Катарина. Боль – это даже хорошо. Она наш последний сигнал, дающий понять, что мы еще живы и можем двигаться дальше. Теперь мало что осталось с той поры. Злость, копившаяся во мне в то время, давно сошла на нет. Я как-то поклялся себе, что, когда стану сильнее, поквитаюсь с этим сукиным сыном, но потом понял, что все было не зря. А когда узнал, что он умер – погиб в собственном мехе, отказавшись катапультироваться и попасть в плен, я и вовсе стал относиться к нему иначе. И знаешь, что?
Катарина внимательно посмотрела на Виктора.
– Он был прав. Во всем. Не было дня, чтобы я не благодарил его. Странно все это, но со временем начинаешь видеть истинную цель такого воспитания. Мы становимся другими, теряя собственное лицо; превращаемся в зверей, для которых нет иной цели, кроме как победы. Сколько раз мне спасало это жизнь? Два? Три? Даже сказать не могу.
– Но ты ненавидел его?
– Более чем. В этом-то вся и проблема. Больше всего пользы мне принесли те люди, которых я выносить не мог.
Она немного помолчала. Виктор чувствовал, что женщина поднимается с постели, но потом остановилась, будто раздумывая сказать или не сказать то, о чем она сейчас думала.
– Знаешь…- она начала очень робко, - когда все закончится, когда я наконец буду свободна и смогу решить за себя свое будущее, я хочу остаться с тобой.
Старый капитан резко повернулся.
– О чем ты? Ты же знаешь, что это невозможно.
– Мы можем улететь. Никто нас не найдет. Подальше от всего. От этой чертовой войны, от взрывов и вечного напряжения. Я ощущаю внутри себя какое-то странное желание. Раньше его не было, но теперь… - она опять подалась вперед и обняла твердое тело Виктора. – Нам говорили, что это пройдет, что любая особь женского пола, даже если вышла из металлической матки, будет ощущать пагубное влияние природных инстинктов. Говорили как с этим бороться, препятствовать навязчивости природы, но я больше не могу сопротивляться. Я слабая. Я проиграла войну. Мне хочется, чтобы ты оставил после себя нечто большее, чем просто воспоминание.
– Ты хочешь детей?
– Да, - она твердо кивнула головой и в этот миг капитан увидел как глаза ее взмокли и вскоре из них потекли слезы. – Мне кажется, я готова.
– Они обо всем узнает очень скоро. Любое обследование выявит наличие плода. Потом принудительный аборт и позор до самой смерти. Оно тебе надо?
– Я сбегу! Они ни за что не отыщут меня. Они ведь сами меня этому учили. Так почему же теперь, когда я по-настоящему желаю чего-то, мне требуется наплевать на себя саму?