Сними обувь твою

Войнич Этель Лилиан

Еще две слезинки покатились по ее распухшему носу: в ней боролись раскаяние и негодование.

– Он не должен был так говорить, мама. Это несправедливо.

– Да, дорогая. Но и с твоей стороны было несправедливо сказать, будто я никогда ему ничего не говорю.

Девочка подняла глаза. Что-то новое появилось в ее лице, кроме покорности и еще не утихшего возмущения. В эту минуту она казалась не по-детски мудрой.

– Даже если б это и было правдой, – мягко продолжала Беатриса, неужели, по-твоему, это великодушно –

сказать ему такое при всех?

– Так ведь… по-моему… Мама, но неужели и ты думаешь, что я трусиха?

На этот вопрос надо было ответить с исчерпывающей полнотой.

– Ничего подобного мне никогда и в голову не приходило, – серьезно ответила Беатриса. – Я всегда считала, что храбрость моих детей – это нечто само собой разумеющееся. Но если ты прибегаешь к столь сильным средствам, чтобы доказать такую простую вещь, я, пожалуй, начну сомневаться.

– Нет, мамочка, не надо! И неужели ты думаешь, что я нарочно обидела папу?

– Нет, я никогда не считала тебя бессердечной; а вот логики у тебя, к сожалению, не хватает. По-твоему, это очень жестоко пугать лисицу, когда люди вздумают поохотиться, а сама ты до полусмерти напугала родителей, когда тебе вздумалось пустить пыль в глаза.

– Я не пускала пыль в глаза!

– Нет? Ни чуточки? У тебя и в мыслях не было, как ты будешь великолепно выглядеть, когда перелетишь через изгородь всем на удивленье?

– Ну конечно…

Глэдис вдруг хихикнула. Ей было несвойственно долго пребывать в унынии.

– А как это было чудесно! Он и правда летел совсем как птица. Мама…

Она вдруг выпрямилась: блестящее будущее внезапно открылось ей.

– Как по-твоему, когда я вырасту, я смогу участвовать в скачках?

– Ну разумеется, нет. Так что лучше выбрось это сейчас же из головы и поищи какой-нибудь другой способ пугать людей, если тебе это уж так необходимо.

– Но Дик ведь собирается скакать, как только ему исполнится двадцать один. Он сам сказал. И Фредди Денвере тоже…

– Они мальчики.

– Ну и что же? А почему им можно, а мне нельзя? Я лучше их езжу верхом, гораздо лучше. Почему нельзя?..

– Потому что девочкам не позволяют много такого, что можно мальчикам.

– Но почему? Почему все самое интересное только мальчикам? Это несправедливо, мама. Почему так?

Беатриса тщательно обдумала ответ:

– Мир не мною устроен, девочка, и женскую долю тоже не я придумала. Раз уж ты меня спрашиваешь, могу тебе сказать одно: будь моя воля, я бы все устроила по-другому. Но мир таков, как он есть, и в нем нам приходится жить.

Бог, вероятно, знает, что делает.

С неожиданной горечью она прибавила:

– Во всяком случае, он делает, что хочет.

Она тут же взяла себя в руки. Детям таких вещей не говорят.

Глэдис серьезно смотрела на нее.

– Артур… – начала она и умолкла.

– Да?

– Нет,

ничего. Про душу в пятках… Потому я так и разозлилась. Папа сказал про меня, а думал про Артура.

– Папа знает, что Артур не трус.

– А Артур нет.

– Что нет?

– Не знает. Он думает, что он трус, и Дик тоже так думает. Я потому и взбесилась, что это неправда.

– Конечно, неправда.

Мысль Глэдис так усиленно работала, что она даже нос наморщила.

– Мама, помнишь, миссис Джонс обварила ему ногу кипятком?

– Помню. Он держался очень мужественно.

– Но ведь он только притворялся, что ему это нипочем, чтобы она перестала плакать. А на самом деле ему было ужасно плохо.

– Ну конечно. Всякому было бы плохо. Сильные ожоги очень болезненны.

– Так вот, понимаешь… То же самое и когда опасно… когда по-настоящему весело.

– Например?

– Ну когда стреляют, или гроза, или надо скакать без седла, или пройти в лунную ночь по карнизу. Он все это может, но ему от этого только тошно.

Странно, правда? Ему от этого ни капельки не весело.

– А тебе весело?

– Ну да, и всем весело. В прошлом году Дик спросил его, испугался ли он, когда гнедой понес, и Артур сказал, что испугался. Только из-за этого Дик и вообразил, что он трус.

– Дик еще очень многого не понимает.

– Мама, знаешь что? Дик даже не очень виноват. Это все Фредди Денверс, он рассказал всем мальчикам в школе, что Артур трус, потому что он не джентльмен, и Дик ужасно расстроился.

– Вот как? Я поговорю с Фредди Денверсом.

– Нет, пожалуйста, не надо, я тебе это по секрету сказала. И все равно это бесполезно: Фредди такой глупый, он ничего не поймет. Мама, а знаешь, что сказал мсье Жиль?

– Нет, не знаю. Что же?

– Он сказал: «Таким людям, как вы или Монктоны, не приходится рисковать головой, разве что вам самим этого захочется, – все равно вы голодные не останетесь. Вот вы и рискуете для забавы, просто чтобы показать, что вам не страшно. А такие люди, как отец Артура, вынуждены идти навстречу опасности независимо от того, страшно им или нет». Он сказал: «Для них это не забава, а труд». Как по-твоему, мама?

– По-моему, он прав. И по-моему, они больше достойны уважения.

– Артур написал про это стихи – как рыбакам приходится рисковать жизнью, потому что у них дети голодные и никто этого даже не замечает.

– Стихи?

– Ну да. Ты же знаешь, он обо всем пишет стихи.

У Беатрисы на миг перехватило дыхание.

– Вот как! Нет, я не знала.

– Неужели не знала? Он не показывает тебе, потому что думает, что они плохие, но я думала, ты знаешь. Он только что прислал мне стихи ко дню рождения – про то, как я выросла и какие у меня стали длинные ноги и длинные волосы, прямо, как у Аталанты.