Снисхождение

Васильев Андрей Алексеевич

– Ыга – сообщил Иванко, видимо услышав свое имя – Ыга!

– Вот и весь его словарный запас – констатировала женщина – Раньше-то побольше был, но в последнее время он совсем отупел. Да угомонись ты, халамидник!

Бомж Иванко хрюкнул, шумно испортил воздух, и снова то ли захрипел, то ли захрапел.

– Эва как – я загрустил, предвидя веселую ночь в соседстве с бомжом Иванко, несущим всякий бред – А никак нельзя сделать так, чтобы или его куда-то увезли, или меня? Я человек широких взглядов, но бомж – этот перебор. У него,

наверное, и вши есть.

– А куда? – развела руками женщина – Врач сказал – в реанимацию – значит в реанимацию. Терпи. Я же терплю.

И мне пришлось всю ночь терпеть бомжа Иванко, который и то в самом деле то нес какой-то бессвязный бред, то начинал петь песни, то шумно и затейливо пускал злого духа. И, скажу честно, когда он к рассвету наконец затих, я даже испытал чувство радости – так он меня достал. Это не по-христиански, но, с другой стороны – помести в такие условия служителя церкви и еще неизвестно, что у него со смирением будет. К тому же еще неизвестно – помер он или нет. Главное – тишина настала.

Утро вышло повеселее, чем ночь. Для начала появился главврач больницы, который был со мной очень любезен, возмутился тем, что Иванко, оказавшийся живым, до сих пор тут, а не отправлен пинком за порог больницы и велел перевести меня в отдельную палату, где я с чувством глубокой радости узрел Азова, который держал в руках авоську с апельсинами.

– Раритет – сообщил он мне, показывая плетеное изделие советской промышленности – Давно валялась дома, все не знал, куда девать. А вот – пригодилась.

– Ему пока нельзя апельсины – предупредил его главврач – И твердую пищу в целом. Каши, бульоны…

– Это все ясно – понятливо покивал Азов – Спасибо, доктор. Когда мы его сможем отсюда забрать в Москву?

– Через неделю – поспешно ответил доктор – Или даже того позже. Это же перитонит, это же не шутки! А если швы разойдутся? А если нагноение?

Я икнул – мне такие перспективы были не по душе.

– Не пугайте мне молодого человека – попросил главврача Азов – Я вас понял, мы подумаем. В любом случае, ваше учреждение окажется не в накладе.

– Муниципальная медицина бесплатна – сообщил главврач, снял с носа очки в золоченой оправе и протер их – Хотя бюджет на здравоохранение у нас невелик, увы.

– Увы – поддержал его Азов – Я потом к вам зайду, мы обсудим и этот вопрос, и кое-какие другие.

– Жду – главврач понятливо кивнул, строго глянул на меня и приказал – По возможности не вставать и даже не вертеться, понятно?

– А в уборную? – озадачился я – Мне надо.

Ночью в меня влили пару пузырьков глюкозы внутривенно и сейчас она настойчиво просилась на волю. Глюкоза – не пиво, она действует более агрессивно.

– Утка – порадовал меня врач – Чем плохо?

– Всем плохо – прокряхтел я, ворочаясь и силясь встать – Я в утку не буду. Я стесняюсь. Я лучше у унитаза сдохну.

– Мужик – с гордостью сказал Азов, помогая мне встать и останавливая

доктора – Имеет право. Я сам такой же. Тем более что туалет – вон он.

Это да. Платная палата была со своим отхожим местом – и это мне повезло. До общего я мог и не доковылять, слабость была просто невозможная. Пока лежишь – вроде ничего, а как встанешь – так беда. И больно, опять же.

Главврач только головой покачал, да и пошел к себе – ждать Азова, готовить тезисы о жадности районных властей и тяготах бюджетной жизни. И правильно – шанс, он выпадает только раз, надо им пользоваться. Были бы деньги – я бы и от себя подкинул, как-никак они мне жизнь спасли. Но у меня сейчас из имущества только исподнее да авоська с апельсинами.

Азов, сопроводив меня, счастливого и облегченного, после туалета, ушел к главврачу, пообещав скоро вернуться, чтобы поговорить детально. И как только он скрылся за дверью, в нее ввалились мои соратники, в полном составе, да еще и с благообразной старушкой, которая махала руками и кричала:

– Да куда вы все! Нельзя же всей толпой-то!

– Нам можно, мамаша – отбивался от нее Стройников – Можно нам. Мы родные и близкие поко… Выздоравливающего!

– Ну вот – с гордостью показала на меня Шелестова пальцем – А вы все – помрет, помрет. Заметьте, шеф, я одна не причитала и не скидывалась на венок.

– Подойдите ко мне, дети мои – слабым голосом сообщил им я, выпростав одну руку из-под одеяла и изобразив на лице что-то вроде «Он уже не с нами» – Темно в глазах… Все здесь? А где мой верный друг, где Петрович?

– Вон, у окна апельсин чистит, сейчас жрать его будет – пискнула Таша – Проглот строгановский.

Петрович имел глупость сообщить коллегам, что некогда проучился пару лет в Строгановском училище, с тех пор прохода они ему не давали. Петров-Водкин и Сидоров-Селедкин были еще не самые ходовые шутки. Петровичу, впрочем, от этого было не жарко и не холодно.

– Послушай, Петро… – я уже в голове сложил текст и образ, в котором хотел выступить, перестраиваться было трудно – остатки наркоза еще туманили мозги – Эммм… Послушай… Да прекратите вы шнырять по палате, имейте уважение к умирающему!

– Дурак – меня слегка ударила по щеке ладошка Вики, которая уже пристроилась на краю кровати – Слово – материально. Я и так чуть с ума не сошла от страха.

– Это да – подтвердила Шелестова без тени иронии – Вообще не спала, металась по дому, как шаровая молния. Коньяку выпила полбутылки без закуски – и ни в одном глазу.

Это меня тронуло. Я уже заметил красные от недосыпа глаза Вики и морщинки на лбу, которые появлялись у нее в минуты тяжких раздумий и переживаний.

– Нормальная палата – заметил Самошников, обревизировав помещение – Сортир отдельный, смотри-ка. Я вот три года назад ногу сломал – так нас в палате восемь тел лежало. Дело по зиме было, так утром в ней топор можно было вешать – такой был духан.