Сновидения
Шрифт:
– Милая квартирка, – тихо заметила Пибоди. – Производит впечатление приятного, обжитого места. Стильная и в то же время уютная.
И вид из окна приличный, подумала про себя Ева, усаживаясь и оглядывая комнату.
Много фотографий – малыш, нет, два малыша, и еще несколько, на которых старший из этих двух уже осмысленный человечек. Годика три, четыре? Как узнаешь?
Фотография женщины – должно быть, Хилли – и мужчины – надо полагать, отца. Вместе с детьми. С малышкой и вторым, постарше. Снимок Хилли, рыжеволосой и белокожей, с Тишей, чей цвет кожи напомнил Еве потрясающий горячий шоколад Денниса Миры.
– По ее виду не скажешь, что у нее
– Ей сорок четыре.
– Выглядит даже моложе. И впрямь молодая бабушка.
В этот момент вернулась Тиша.
– Я сама родила дочь в семнадцать. Случайно ваш разговор подслушала. А скольких я детей за свою жизнь вынянчила! Когда держишь на руках малыша, это очень умиротворяет, а заодно и морщины убавляет. Хотите, принесу вам чего-нибудь? – предложила она. – Не хотите, в такой-то мороз, чайку горячего? Или кофе? В кино про полицию они все время кофе пьют.
– Не утруждайтесь, – ответила Пибоди. – Все в порядке.
– Мисс Хилли не будет против, так что если надумаете – не стесняйтесь. Мне было семнадцать, – повторила она, такая же чистая и опрятная, как и сама эта комната. – В любви я ничего не смыслила – да чего ждать от девчонки? Это и не любовь вовсе. Но когда тебе кажется, что все-таки любовь, парень тебя на все, что угодно, уговорить может. В шестнадцать забеременела. Испугалась до смерти. Даже маме боялась сказать, пока заметно не стало. Парню сказала – так того будто ветром сдуло. А мама меня поддержала, хотя отец был взбешен. Но и он потом примирился. Тогда я и узнала, что не зря говорят: один раз дурака сваляешь – всю жизнь расхлебывать будешь.
Она вздохнула и посмотрела в окно.
– Дочку свою я любила. И сейчас люблю. У меня хорошо получается с малышами, вообще с детьми. Такой у меня талант. Я для своего ребенка делала все, и мама мне еще помогала. Я работала, зарабатывала деньги, на дому окончила школу, занималась дочкой. Я ее растила так, чтобы она знала, что такое хорошо и плохо, была ответственной, доброй, счастливой, чтобы все это у нее было в крови.
Она снова вздохнула.
– Но с Милией это просто не прошло. Что бы я ни делала, она была совершенно неуправляемой, и она бесилась из-за того, что я сидела с чужими детьми, чтобы обеспечить ей крышу над головой, еду, какие-то развлечения, красивую одежду. Короче, ей было не больше, чем мне, когда она забеременела Шашоной. Я помогала ей, как только могла. Какое-то время она жила с парнем, но тот ее бросил, и она вернулась домой, ко мне, а через месяц родила. Но и это оказалось не по ней. Не было у нее такого дара – и все.
– И Шашону растили вы, – проговорила Ева.
– Я. А Милия… Она приходила и уходила, иногда по неделям отсутствовала, потом вдруг объявлялась. Мы с ней из-за этого ссорились, скрывать не стану. Потом появился другой мужчина, другой ребенок. А она при первой возможности снова отвалила. Красивые девочки, Шашона и Лейла. С ними я тоже из кожи вон лезла. Немного погодя мне пришлось идти в суд, и меня назначили опекуном. Я тогда работала в семье адвокатов, приятные люди, и детишки чудесные, они-то мне и помогли.
Раздалось легкое мяуканье, и Тиша перевела взор на небольшой экран на столе, на котором Ева видела малышку, спящую на розовой пеленке в белой кроватке.
– Это она во сне, – улыбнулась няня. – Беда в том, что Шашона пошла в мать. Была абсолютно неуправляема. Сообразительная, умная девочка. Я молилась. Молилась, чтобы она переросла этот необузданный возраст, как-то пообтесалась.
Она издала протяжный
– Как я уже сказала, мэм, она была девочка умная. Я глубоко верю, что со временем ей удалось бы трансформировать этот мятежный дух в какое-то увлечение, и может быть, в один прекрасный день она даже совершила бы что-то выдающееся.
Тиша прижала сомкнутый кулак к сердцу.
– Это увлечение и это выдающееся достижение – они были в ней заложены, но запрятаны глубоко и только ждали, когда она немного повзрослеет.
Как и во всех этих хорошеньких девочках, подумала Ева. Во всех них было заложено их будущее.
– Опишите тот день, когда она пропала.
– Тот день? Она ушла в школу, как обычно, только домой уже не вернулась – ни сразу после уроков, ни с наступлением темноты.
– Такое уже случалось?
– Нет, мэм. – Тиша медленно помотала головой, глядя на Еву. – Она меня любила, пусть и не слушалась, а все равно любила. Я это знаю, сердцем чувствую. Если она собиралась где-то задержаться, то всегда меня предупреждала – неважно, разрешу я или нет. Предупреждала обязательно. Но в тот день – нет. Найти ее мне не удалось. У нее с собой был телефон, но она не отвечала на звонки. Ребята и девочки из компании, где она тусовалась, ничего не знали, во всяком случае, так мне было сказано, да и полицейским тоже, когда до этого дошло. Был у нее парень. Она думала, я не знаю, а я знала. Такая хорошенькая… – произнесла Тиша с грустной улыбкой. – Конечно, у нее был мальчик. Хороший мальчик. Симпатичный, как и она. Я лично с ним говорила, и он сказал, что на выходные у них был запланирован поход в кино и свидание. Он мне рассказал, что в тот день, когда она не пришла, они после уроков ходили есть пиццу – хотя я просила ее сразу после школы идти домой. Потом он проводил ее до угла, и они разошлись. Больше он ее не видел.
– В материалах дела о пропаже есть его данные, – сказала Ева.
– Сейчас он специалист по кредитованию, в банке работает. Помолвлен с хорошей, воспитанной молодой леди, весной у них свадьба. Мы с ним созваниваемся. Я знала, что Шашону он обидеть не мог. А у вас другие сведения?
– Расследование еще продолжается, – ответила Ева.
– А с другими девочками они были знакомы? Вы не знаете?
– Это уж вы нам скорее скажете. Имен мы пока не публиковали. И вас я прошу никому их не называть.
– Это я вам обещаю.
Ева протянула ей список. Пибоди – фотографии. Тиша вгляделась и покачала головой.
– Ни имена, ни эти чудесные лица мне ни о чем не говорят. Но здесь только одиннадцать.
– Двенадцатую мы еще не опознали.
– Бедняжка. У моей Шашоны было много подруг. Не могу сказать, что знала их всех или что она их всех приводила домой, но этих девочек я не знаю.
– А не знаете, она никогда не бывала в Обители или возле этого приюта? В том здании, где их нашли?
– Думаю, могла. Она об Обители знала. Однажды мы с ней ссорились, я ее ругала за какой-то проступок, а она мне и говорит: мол, могу уйти и поселиться в Обители. Конечно, сказала она это нарочно, чтобы мне побольнее сделать или позлить. Ей это удалось, и то и другое. Но она не заявилась бы туда просить, чтобы ее взяли. Если не из-за меня – хотя она меня любила, я знаю, – то из-за Лейлы уж точно. Она с ней ни за что не рассталась бы. С младшей сестренкой. Лейла ее боготворила. Каждый год, в день, когда Шашона пропала, я читаю молитву – молюсь за Шашону и за Лейлу, за то, что она, слава богу, не последовала за ней. В тот день я ее в школу не пустила, а сама взяла отгул.