Сны дочери Каменного Короля

Швейцер Даррелл

Девушка была тяжела и холодна.

— Но Возвышенное Величество, она мертва.

— Не вполне, — рассмеялся Король. Затем открыл изукрашенную драгоценностями шкатулку — внутри бился крохотный огонек, очертаниями похожий на девушку, живая светящаяся статуэтка невыразимой красоты.

Король задул пламя с первого раза.

— А теперь займись с нею любовью и опиши ее в стихах.

То, что было у него в руках, застонало.

Но не в том состояло его преступление. В тот раз Король остался доволен результатом.

* * *

И тут

Изгнанник увидел нечто совершенно нелепое.

Он вышел на обширное плато, раскинувшееся под неприступными Пятью Пиками. Под ним бежали облака, то пряча под собой весь остальной мир, то вновь являя его. По Нижним Долинам широкой блистающей змеей под лунными светом петляла Великая Река — она стремилась к далекому Городу Дельты, ко двору, куда ему самому теперь хода не было, как и на вершины Опрокинутой Ладони или к обителям богов.

В блистающем свете на голых камнях перед ним танцевала его собственная тень — но впереди поджидало его и еще кое-что. Изгнанник не привык такое видеть: выглядело это дико, словно жирный отпечаток пальца на изысканной гравюре. Чумазый мальчуган — он бы запросто сошел за нищеброда с улиц нижних городов или далекой и бурнокипящей столицы. Пятнадцати ему еще явно не было. Шапка темных нечесаных волос, нежное бледное лицо, круглые совиные глаза. Босиком (но как же он лазит по этим горам?), одет лишь в дырявые штаны, оборванные у колен, да тунику-безрукавку из той же марли — ветер уже истрепал ее в клочья, и мальчуган был почти наг. Он же совсем замерз, он давно должен умереть от холода…

Изгнанник замер. Его плащ трепетал и громко хлопал на ветру.

— Ты? — крикнул он. — Из?..

Но мальчуган лишь поднес палец к губам, призвав его к молчанию, а потом сложил ладони чашей и показал ему. Внутри билось маленькое пламя — горело, несмотря на яростные порывы ветра. Горело, как изящная танцующая девушка.

* * *

Однажды Король Вагранес провел будущего Изгнанника вниз по тайной лестнице в огромный склеп под Городом Дельты. Там смердело грязью и распадом, и весь мир, казалось, держался на приземистых черных колоннах, широких, как сами горы.

— Пойдем. Я хочу, чтобы ты это увидел, — сказал Король, и сапоги его чавкали по грязи.

Поэт следовал за ним, перекинув плащ на руку, чтобы не измарать края.

Шли они, наверное, много часов, целую вечность шли, как во сне, как в ночном кошмаре. Ибо разве короли ходят куда-нибудь с кем-нибудь в одиночку, если не хотят, вероятно, этого человека убить — из тайного удовольствия или чтобы выполнить некий неведомый обет?

Вот поэт и опасался — вернее, был насмерть перепуган, однако шел за своим властителем, как и было ему велено. И шли они долго, не ощущая ни времени, ни расстояния. Единственный свет лился из руки Короля. Может, он держал в ней свечку. Может, то горела его плоть. Трудно сказать. Сон, который был вовсе не сном, привел их в обширный покой, где длинными рядами стояли каменные саркофаги с мумиями. Вытесанные прежде из камня лица кто-то недавно сбил и заменил новыми. Камень в таких местах сверкал ярче старого. И лицо каждого покойника превратилось в клоунскую маску: длинные и толстые носы, оттянутые книзу глаза, у одного — даже слоновий хобот. И каждый мертвец немо рыдал от невыразимой ярости и отчаяния.

Великий Король объяснил, что самых коварных или могущественных иногда не отправляют в Страну Мертвых

на погребальных ладьях, как предписывает древняя традиция. Их не уносит черным потоком в зев Шурат-Гемада, великого крокодила, чья пасть — свод ночи; вместо этого они прибывают сюда. На вечное поселение.

— Но зачем? — осмелился спросить поэт.

— Чтобы я мог их мучить, — ответил Король.

И он повел поэта дальше, мимо бесчисленных саркофагов, и громадные тени трепетали в свете королевской ладони. Наконец они достигли последнего саркофага — он был пуст и распахнут. Лицо на крышке тоже изуродовали совсем недавно, хоть и столь грубо. И лицо это напоминало облик самого Короля сейчас, на самой вершине его могущества.

Король шагнул в саркофаг, скрестил на груди руки, как покойник, и спросил:

— Ну, что скажешь?

— Я не понимаю, о Повелитель Вечной Славы.

— Этот саркофаг предназначен мне. Я могу приходить сюда, когда пожелаю. Ибо разве я не повелитель как царства живых, так и царства мертвых?

Поэт не смог придумать ничего в ответ. Он боялся лишь, что Король, помимо всего прочего, еще и лишился рассудка.

Но Вагранес объяснил лишь — и престранным голосом при том, в котором звучала смесь сарказма и чуть ли не печали, — что привел он сюда поэта лишь для того, чтобы дать пищу его чувствам.

— Я просто хочу, чтобы ты знал. Пусть это вдохновит тебя. Постигни мне тайны.

И Король сомкнул ладони, и огонек погас, и оба они снова оказались в королевских покоях, точно никуда и не выходили.

Лишь плащ будущего поэта в изгнании был весь в грязи, ибо он забыл поддергивать его, и край его долго волочился по земле.

* * *

Теперь же, на плато, при лунном свете мальчуган склонился и поставил пламенную девушку на камень. Огонь погас, но тень ее осталась — ее не отбрасывало ничего, но она продолжала танцевать, мигать и кружиться в лишайниках.

* * *

Мальчик показал, что Изгнанник должен следить за ней глазами. Совершенно напрасно — как мог он оторвать от нее взгляд?

Изгнанник смотрел и видел: в небесах над ними появились орлы, как будто их выпустила Опрокинутая Ладонь, и силуэты птиц скользили по Луне, отбрасывая на землю гигантские тени. Они тоже танцевали вместе с девушкой. Изгнанник видел, что за множество миновавших эпох ветры изрезали ближайшие скалы странными узорами. Вот скала горбилась вокруг огромного валуна — казалось, там съежилась спящая старуха. Но прямо у него на глазах тень девушки ласково прикоснулась к ней, и старуха проснулась и села, а волосы ее затрепетали на ветру. Каменные волосы.

Старуха казалась очень мудрой, очень проницательной. Она повернулась к Изгнаннику и мальчугану и рассмеялась.

Вот теперь, только теперь тень девушки несоизмеримо выросла, словно какой-то игрой лунного света, туч и теней танцующих орлов; рядом с нею теперь стоял широкоплечий воин, будто изваянный из громадного утеса. Только больше походило, что стоит он сам по себе — настороже, с копьем в руке, за каким-то прозрачным пологом.

Бородой его был бугристый скат под скальным карнизом. Воин вроде бы открыл глаза — или же это ветер с невозможной быстротой так отполировал каменные сколки? — и сделал шаг. Острием его копья был острый и зазубренный камень на карнизе.