Сны дочери Каменного Короля
Шрифт:
И наконец — вот! — все небо на мгновение мигнуло: тьма, свет, тьма, свет, — как будто отдельные дни и ночи сменили друг друга лишь за какие-то доли секунды, — и в мире остался лишь лунный свет. Каменный Народ виден только вот такими лунными ночами бессчетные века — для них же, это одна, нескончаемая ночь. Изгнанник слыхал и такое, и вот теперь все горные вершины перед ним обрели лица: мужчины и женщины, старые и молодые. И Пять Пиков стали пятью зубцами короны. И поэт, наконец, узрел, должно быть, самих Короля и Королеву Каменного Народа — они восседали на тронах над огромной массой своих придворных и слуг. Кто-то в толпе расправил крылья, подобно орлам. Кто-то настороженно присел — некие
Вот она остановила свой танец и села у отцовских колен. Холодный ветер и вихрящаяся пыль овевали каменные лица.
Они открыли глаза. Они шевельнулись, они повели руками. Изгнанник, наконец, узрел Каменный Народ.
И Каменный Народ смотрел на него с высоты. На него и на нелепого чумазого мальчишку, который сидел на камне и дрожал, обхватив руками колени.
И не зная, что еще можно сделать — а может, из чистого тщеславия, — Изгнанник распростер руки, как перед самим Великим Королем и всем его двором, и принялся декламировать свою поэму. И сразу же на него обрушилась тьма, как будто его огрели дубинкой по голове.
* * *
Он открыл глаза в темноте. Потом глаза привыкли, и он понял, что сидит в знакомой комнате с шероховатыми стенами и закрытыми ставнями на верхнем этаже городской таверны.
Мерцающая точка света превратилась в огонек свечи.
Изгнанник сидел за грубым столом и что-то писал. Все как обычно.
Что это было — наваждение? Сон? Нет! Он даже вздрогнул от внезапной ярости: нет!
Хотя бы какое-то видение, пророчество, исполненное смысла…
* * *
Вошел трактирщик, собрал на поднос деревянные кружки.
— Мы закрываемся, господин.
— Мне нужно еще немного времени.
Трактирщик пожал плечами и ответил довольно дерзко — раньше он так никогда не осмеливался с ним говорить.
— Мне кажется, времени у вас больше не осталось, господин.
Изгнанник взял себя в руки: нелепица эта означала, что наваждение еще не рассеялось. Трактирщик вышел, но в комнате осталось что-то иное. По стенам и потолку прыгала еще чья-то тень, однако ничто ее не отбрасывало, — яростная, как огромная мохнатая бабочка. Тень эта не отставала от него уже семь ночей, и больше никто ее не видел. Изгнанник понял, что это тень танцующей девушки.
Она что — смеется над ним?
Приоткрылась дверь. Она выходила на площадку, откуда по шаткой лесенке можно было спуститься темное брюхо общего зала; теперь же в проем лился чистый лунный свет, слепя глаза Изгнанника.
Держа в ладонях пламя, вошел маленький оборвыш, а с ним внутрь ворвался порыв холодного воздуха. Изгнанник видел пар дыхания мальчугана, гусиную кожу на его голой костлявой груди.
С каким-то почтением, даже с надеждой, едва ли не требуя, Изгнанник спросил:
— Ты — один из них? Из Каменного Народа?
— Нет, но она… — Мальчик вытянул руку, на которой танцевала крохотная изящная фигурка из пламени. Из пламени ли? Или из лунного света? Дочь Каменного Короля. — Она влюбилась в меня, когда узрела, как я сражаюсь со Временем, и я, такой же глупец, как и ты, был обманут, зачарован и пал в ее объятья. Так я и оказался среди Каменного Народа. Как и ты сам.
Мальчик сел на
Изгнанник схватил оборвыша за плечо.
— Ты не из камня, в этом не может быть сомнений, однако ты холоден…
— Я жил у Дельты, когда она пришла за мной, в пустыне, среди старых высохших гробниц; я смотрел на Луну, когда в совершенной тиши услышал ее зов. Я не успел приготовиться к странствию. Отъезд был слишком внезапен…
Вблизи от мальчика пахло потом — как пахнет потом от всех, кто много дрожит.
— Кто ты?
— Колдун. Мое имя Секенре.
— Я некогда знал одного колдуна. — Изгнанник описал мальчугану Месяца и то, что с ним произошло, насколько он это сам понимал.
— Я с ним встречался, но всего лишь раз, — ответил Секенре. — И убил его, и душа его живет в моей все последние сто с лишним лет.
— Нет-нет, — сказал Изгнанник. — Это случилось лет двадцать тому назад, но все равно ты еще слишком мал, чтобы застать его в живых. — На какой-то миг Изгнаннику показалось, что и этот мальчик, как его Король, лишился рассудка. В наше время повсюду скачет множество безумцев, и далеко не все они пророки или духовидцы.
Мальчик опять свел вместе ладони и загасил пламя в них. Потом положил руки на стол. У них теперь осталось лишь пламя свечи — оно горело ровно, но тень Дочери Каменного Короля неистово плясала по стенам. Бледные руки оборвыша блестели под свечой, точно покрытые пленкой испарины. Щуплое мальчишеское тело в тени явило Изгнаннику тлеющие поперечные шрамы, что говорили о страшных ранах. Обычный ребенок от таких должен был умереть уже несколько раз. Но Изгнанник смирился с тем, что мальчик необычен.
— Разве тебе неведомо, что колдуны перемещаются во времени иначе, нежели обычные люди? Для колдуна годы и даже столетия — просто череда снов, причем не обязательно в той же последовательности, которую воспринимаете вы. Путь колдуна труден. Он наполнен болью. Но завершить его очень сложно. Если колдун ранен, он исцеляет себя волшебством, пока все тело его не превращается в ветхую одежонку, на которой больше заплат, чем прежней ткани. И даже умере, колдун продолжает жить — как мой отец, а он неимоверно стар, по-прежнему живет во мне. Я убил того, кого ты называешь Месяцем, сто лет назад. Он остался в моей душе — лишь крохотной частью того множества, из коего состоит Секенре, ибо я и есть Многие, я — Пожиратель Многих. В чем-то я похож на Смерть, которая пожирает всё. А колдун не старится, по крайней мере — телом. Он стареет, принимая в себя все больше и больше таких, как он, пока его изначальная личность не растворяется и, возможно, не исчезает совсем. Но кто-то — что-то — все равно от него остается: последний колдун на свете доживет до конца Времен, когда ему придется встать лицом к лицу с богами и потребовать воздаяния за все их жестокости, за самый акт творения. И вот такой отрезок времени, друг мой, Каменный Народ наверняка заметит. Именно поэтому Дочь Каменного Короля влюбилась в меня и завлекла меня.
— А колдун разве может любить?
— Говорят лишь, что ни один колдун не умеет плакать.
— А любить может?
— Мальчик Секенре — личина, скрывающая колдуна, — действительно может любить. По крайней мере, когда останавливается и вспоминает мальчика по имени Секенре, который некогда стал колдуном — скорее против своей воли, но это долгая история. И мне кажется, он умеет плакать. Но что тебе за нужда? Ты должен заставить расплакаться Каменный Народ.
— Заставить? Зачем?
— Иначе они никогда нас с тобою не отпустят. Оставят у себя на веки вечные, а для них она — примерно столько же, сколько нам нужно, чтобы вымолвить одно-единственное слово.