Сны Флобера
Шрифт:
— Как будет по — русски o-yasuminasai?
Орест улыбнулся.
— Priyatnykh snowidenyi!
Исида попыталась повторить. Слова застревали на зубах, как будто они карабкались через высокий забор и зацепились за штакетник. Орест повторил, тщательно артикулируя родные звуки:
— У нас говорят: «Priyatnykh snowidenyi», а потом целуют на прощание.
Орест поцеловал Марико в щеку. Она оглянулась. Никого не было, если не считать госпожи Тофуясан, выглянувшей из окна, чтобы позвать кошку, но она была отвлечена плачем ребёнка, который свалился в чан с прокисшей соевой пастой. (Мальчика она вытащила, но башмачок остался в чане…)
—
Она торопливо добавила:
— Ну, до завтра!
Её сердце разрывалось между страхом и любовью. Внутри неё жила маленькая девочка, которая хотела схватить заросшую голову этого мальчика и потискать, как мохнатого щенка, прижать его к груди, поцеловать в мордочку, потрепать за уши.
С этим чувством она быстро зашагала по ярко освещённой неоновыми огнями улице. Мимо промчался запоздалый велосипедист, а минут через десять Исида сидела за компьютером и сочиняла клятву для Ореста. Иероглифы выползали, словно пауки. Вскоре весь экран покрылся выводком этих насекомых. «… И потому, что я люблю тебя больше, чем сына, готова дать тебе всё, что ни пожелаешь, ты должен поклясться мне в том, чтобы, во — первых, не огорчать меня…»
Клятва вышла довольно длинной, на целую страницу, выползшую из принтера не на простом листе бумаги, а на дорогом, с рисунком бамбуковых листьев и вкраплёнными волокнами. Она отпечатала два экземпляра — один для себя, другой для него. Перед тем как лечь спать, она позвонила Оресту. Никто не отвечал. Это был контрольный звонок. Обычно она говорила: «Ой, извини, я набрала не тот номер, опять ошиблась», — и сразу клала трубку.
Орест слышал звонок снаружи, когда закрывал дверь, но возвращаться не стал, беспечно махнув рукой. Он знал, что так поздно могла звонить только Исида. Он был в
волнован разговором с Марго, поэтому решил немного прогуляться накануне воскресного дня. Орест освободил колесо от замка, оседлал велосипед и решил покататься по улицам ночного города, в парке Уэно, поглазеть на танцующий фонтан, на влюблённые парочки. На ходу он придумал, что сказать своей госпоже, если она будет спрашивать, почему не поднял трубку. Проехав закоулки своего квартала, он пересёк Сёва — дори и вскоре оказался на Акихабара, а там помчался в парк, в котором уже не раз бывал один или в сопровождении Исиды. Ночной воздух благоухал отцветающими вишнями. Его мысли никак не могли обрести какое-нибудь одно направление, один строй, один мотив. В них присутствовали одновременно и голос Марго, и мерцающие глаза Исиды, и мама, и Владик с его откровенным признанием, и Тамара Ефимовна, выслушивающая его всхлипы, и Валентин, и блистательный принц Гэндзи, и Феликс, и ночь, и звёзды, и его неудовлетворённое вожделение, и предстоящая поездка на полуостров Идзу, и удары колокола в синтоистском храме, улетающие по ту сторону жизни, и корявые сосны у ворот, похожие на изломанные японские души, и музыка игральных автоматов, и предстоящий праздник выноса птицы Феникс из местного храма, и парикмахерская для собак на крыше универмага Мицукоси, и полицейские в чёрной униформе, и всякое другое. Токийский воздух шелестел в ушах, холодил мочки. Орест чувствовал, как развеваются волосы, как стынет кончик носа, но при этом спина покрывается испариной. Наконец, показалась полицейская будка, велосипед притормозил на красный свет за спинами пешеходов в пальто и плащах. Переправившись через дорогу, Орест присел под плакучей вишней сидарэдзакура прямо на железное
Вдруг его осенило: это был метафизический звонок в прошлое, в котором его уже нет, в котором его никогда не будет, где остались близкие люди, недосказанные слова, незавершённые любовные сюжеты. Возможно, в пересказе Марго тамошние ужасы выглядели несколько гиперреалистично, они больше выражали её собственные страхи и тревоги, вызванные какими-то иными — не внешними, а внутренними — мотивами. Орест задумался о женщине, с которой разделил часть своей жизни, и впервые испытал чувство ответственности за то, что оставил её в одиночестве. Неожиданно его размышления были прерваны неуверенным, вкрадчивым приветствием:
— Добрый вечер! Здесь можно присесть? — спросил молодой японец.
На нём была обычная одежда: джинсы, рубашка и курточка.
— Пожалуйста!
Орест подвинулся, хотя места было предостаточно.
— Я люблю сидеть вечерами под «плакучей сакурой», — сказал незнакомец, вынимая руки из карманов. Он нервничал.
По соседству, чуть выше полицейской будки, толпились рослые угрюмые иранцы, занятые приготовлением ужина на мангалах.
— Мне тоже нравится гулять в этом парке.
Орест удивился инициативности и смелости японца. Никогда раньше он не заводил знакомств без представления. «Ах, да! Была удивительная девушка Акаси!» — вспомнилось ему.
— Почему один?
— Не знаю. Я здесь живу недавно.
— Где?
— На велосипеде минут пятнадцать отсюда. Вот даже не с кем выпить чашечку сакэ, — пожаловался Орест, быстро сообразив, что можно недурно провести время в номиясан, попьянствовать в сообществе случайного прохожего…
— Если есть желание, то давай сходим. Я знаю поблизости хорошее и недорогое заведение.
— С удовольствием!
Орест взял велосипед за руль, и они пошли. Он представлял, что вот он идет по ночному городу, а тем временем Исида ворочается в своей постели, и Марго тоже не уснёт, и что обе женщины теперь связаны незримой связью — мыслями друг о друге, мыслями о нём. Из этих сумбурных размышлений никакого путного умозаключения не получалось, поэтому он перестал думать о женщинах. Ему и в голову не приходило, что они могут быть соперницами.
— Что, станем друзьями! — предложил незнакомец.
Они познакомились.
— У меня есть мопс, его зовут Пинчон, он такой маленький, размером с книгу на восемьсот страниц. Я сочиняю про него истории, — сказал Адзари.
— Так ты писатель?
— Нет, это хобби. У нас все пишут, это такая национальная привычка. Пишут, чтобы оставить след после себя. Это неправильно. Нужно жить так, чтобы не наследить.
Они вошли в номиясан. Было многолюдно. Густой табачный запах ударил в ноздри. Им нашли свободное место за стойкой. Они заказали по бутылочке холодного сакэ и бобы на закуску. Орест не привык пить мелкими глотками.
— Ты пьёшь, как мой друг Миямори. Он полтора года жил в Алма — Ате, учился в балетной школе, а теперь даёт уроки танцев в одном клубе. Он там научился пить чашками samogon, попробовал на вкус русских девушек. У нас таких, как он, называют shibui.
— Как интересно! Ты, наверное, тоже, shibui.
Адзари смутился, его лицо расплылось в довольной улыбке. Орест знал, какого подкинуть леща. Но чтобы лесть не казалась слишком откровенной, он добавил:
— Впрочем, японские мужчины почему-то красивей японских женщин. Наверное, вы настолько самовлюблённы, что отобрали у них всю красоту.