Сны куклы

Берестова Елизавета

— Пытать и убивать, — услужливо подсказала чародейка.

— Сначала, — Эба холодно посмотрела ей в глаза, и в ней проглянула на мгновенье почти утраченная сила, — моей целью была лишь голая информация. Но первый (им был тот самый субтильный коротышка, что так высокомерно разговаривал с моим хозяином в его сне) упёрся. Он нёс какую-то ерунду о том, что вообще не слышал ни о каких куклах и понятия не имеет, что и зачем делал Хито. Он, кстати, весьма удивился, когда узнал, что его старый друг жив. Я хотела лишь добиться от него правды. Его жизнь и его боль не имели для меня тогда никакого значения. Риччи возражал, он и до ритуала был самым чувствительным из нас, но я велела ему заткнуться и исчезнуть из сна. Я справилась сама. Однако ж, ничего не узнала. Путаница имён, событий,

мешанина чувств: любовь, ненависть, ревность, страх, раскаяние. Они не дали мне ни единой зацепки. Я потратила слишком много сил, Риччи перестал со мной разговаривать, но я убедила остальных, что мой план – единственная возможность спасения, и предложила объединить силы. И мы, уже втроём, пошли к дому мастера. Его я узнала сразу, он изготовил и установил знаменитое кольцо смерти, залезать в которое мне жутко не хотелось. Мастер ничем вообще не помог, он просто орал во сне так, что у нас закладывало уши, и более ничего. Убить его оказалось куда проще первого. В наших рядах пошла смута. Риччи замкнулся, уходил куда-то на целый день, даже старался не есть с нами вместе. Семил был на моей стороне целиком и полностью, он говорил, что ради достижения цели нужно думать только о цели, а остальное – ерунда. Если бы боги были против нас, они не за что не дали бы нам таких способностей. Марус колебался. Он начал бояться смерти, пару раз ходил в храм и покупал предсказания. Никому о них не рассказывал, но погрустнел и помогал с большой неохотой. У нас оставался ещё Джерри Сато. Мы узнали, что теперь это уважаемый человек, Мировой судья Кленфилда. Если честно, нас даже забавляли статейки в газетах, где говорилось о тодзиру, а, когда я увидела, что судья нанял себе охрану, не могла сдержать смеха. Джерри Сато тоже ничего не прояснил, хотя я морозила его постепенно, старалась сохранить работоспособным сердце, как можно дольше. Он не знал вообще ничего по интересующему нас вопросу. Наверное, из всех наших клиентов, судья был наиболее далёк от магии. Хито он помнил, и даже сожалел о чём-то, но его сожаления меня не трогали.

После судьи мне стало ясно, что виноват во всём сам господин. Я предложила проникнуть к нему в сон всем вместе и прямо спросить его, как нам продлить жизнь. Знаете, — вздохнула Эба, — чем сильнее мы начинали чувствовать, тем больше не хотелось умирать. Я говорила, что мы не станем причинять вреда господину Рэйнольдсу, просто поговорим. Марус и Риччи возражали, они спрашивали, почему нам не поговорить с хозяином просто так, в его комнате. Для этого вовсе не нужно пролазить в его сны. Но я объяснила, что наяву мы не сможем отличить правду от лжи, во сне же я легко сделаю это. Риччи решил пойти для подстраховки. Он заявил, что остановит меня силой, если я попытаюсь убить хозяина. Мне было безразлично. Каждое проникновение делало меня сильнее, Риччи же погружался в чужой сон всего однажды и не знал некоторых тонкостей. Мы выбрали время и отправились поговорить с господином Хито. Я рассказала ему всё, начиная с того самого сна, в который проникла впервые, о своей безвременной смерти и его сожалениях. Вы не поверите, но он захохотал. Во сне он был молодым, таким я его никогда не видела. Он смеялся до слёз.

— Так ты серьёзно думала, будто тот сон был о тебе, Эба? – проговорил он, когда отсмеялся, — какая наивная самонадеянность! Какой же глупой нужно быть, чтобы верить, будто я полюблю куклу! Девушка с кольцом совсем другая Эба, она была живой, прекрасной, весёлой и чуточку капризной. Но меня это не раздражало, а порой и забавляло. Это в честь неё я создал твою внешность и удачно подвернувшееся имя.

Оказалось, хозяин был в числе магов, помогавших тушить пожар в приюте. Он просто записал имена погибших детей и дал их нам, а наши документы оформил, заявив, будто бумаги сгорели. Затем он спросил, действительно ли мы хотим знать причину нашей короткой жизни? Мы ответили, что да.

— Причина проста, — ответил он, — я поделил между вами годы своей собственной жизни. Иначе почему я в свои сорок лет выгляжу и живу жизнью дряхлого старика? Я просто не мог дать больше, так что извиняйте, мои дорогие полешки, радуйтесь, что вообще живёте. Да вы руки должны целовать

своему создателю, а не с претензиями в чужие сны влазить. Пошли все прочь! У меня завтра важная встреча, а ваших рож мне и наяву хватает.

— Сколько нам осталось? – выдохнула я.

— На всех было тридцать лет, — усмехнулся хозяин, — сама посчитаешь, или помочь?

Получилось по шесть лет. Но он покачал головой, был ещё один, неудачный экземпляр. Он забрал три года зазря. Нам оставалось по пяти с небольшим лет. На мою просьбу сказать, сколько уже прошло, он засмеялся и велел катиться ко всем чертям. Тут я впервые испытала гнев и обиду. Зачерпнув духовной силы у всех, я просто растерзала нашего создателя изнутри.

— И что было потом? – не сводя глаз с Эбы спросил коррехидор.

— Потом? Мы сбежали. У нас почти не было трат, к тому же я знала, где лежат сбережения Хито. Я подумала, если мы станем больше людьми, то, возможно, это продлит наши жизни. Мы сняли квартиру, стали обедать и завтракать, спать в кроватях, гулять по городу, читать книги. Но это не помогло. Первым умер Семил. Именно он стоял ближе всех ко мне в последнем проникновении, и именно его сил я взяла больше. Он превратился в манекен, и я со зла сожгла его в этом вот самом камине. Следующим стал Марус. Он пил кофе, как вдруг чашка упала на скатерть. Я хотела отчитать его за свинство, а вместо него за столом сидела деревяшка в шёлковом халате. Тогда я решила похоронить его, как человека. Я заказала церемонию и отдала больше половины денег, потому что поняла, что потратить все деньги у меня всё равно не получится. Я стала слабеть. Риччи по-прежнему игнорировал меня, и на любые попытки заговорить, уходил в свою спальню. Силы утекали, таяли, я всё равно старалась каждое утро вставать, делать причёску, надевать платье. «Я человек, — упрямо твердила я себе, — просто не выспалась, устала, перестала тренироваться. Или погода меняется». Право, я не представляю, какое отношение перемена погоды может иметь к самочувствию, но много раз слышала, как такое говорили другие люди. Вчера не стало Риччи. Я приготовила завтрак и пошла позвать его. В последние дни у меня нет сил выходить из дому, поэтому в магазин посылаю сына консьержки, а вчера стало тяжко даже по квартире ходить. Риччи лежал в кровати. Он всегда спал на боку, свернувшись калачиком, и, как ребёнок подсовывал руку под щёку. Сейчас так лежит деревяшка. Пришло время умирать, — Эба судорожно вздохнула, словно ей не хватало воздуха, — я понимаю, что натворила ужасные вещи. Сначала я не ощущала никаких эмоций, важна лишь конечная цель, но постепенно я обрела чувства: страх, обида, ревность, любовь. Я поняла, насколько мне не хватает Хито, Оди с её обычным нытьём, что она некрасива, всегда и во всём уверенного Риччи, Маруса, молчаливого, но готового прийти на помощь, и Семила – словно застрявшего в отрочестве; вечно сомневающегося, любопытного, смешливого Семила с копной рыжеватых волос, с которыми справиться было не под силу ни одной расчёске. Разве мы не люди? Чем мы хуже? Мы ведь лишены даже обычной человеческой смерти с болью, страданиями. Мы просто выключаемся, как игрушки, у которых закончился завод.

Эба крепче сжала свою овечку.

— Я даже игрушку себе купила, надеялась понять, что вы чувствовали в детстве, которого у меня не было.

Она расстегнула овечку и вытащила половину листа рисовой бумаги, исписанного мелким убористым почерком.

— Я нашла это у Хито, понимала, что это и есть источник наших бед, — движение бледной руки, и бумагу охватили язычки пламени камина, — так лучше. Нельзя, не хочу, чтобы кто-то ещё пережил то же, что и мы. Никого из нас не осталось, а совсем скоро не станет и меня. Видите, — она попыталась поднять руку и не смогла. Прощайте.

Прямо на глазах у коррехидора и чародейки прекрасное лицо превратилось в гладко обструганную болванку, шелковистые блондинистые волосы обвисли длинной серой паклей. Только деревянные, по-прежнему изящные пальцы, продолжали стискивать меховую овечку. Но вот разжались и они.

Вил поднял игрушку.

— Интересно, — проговорил он, — видела ли она сны? Снятся ли куклам игрушечные овцы?

Он осторожно опустил овечку на колени манекена.