Сны над бездной

Кутерницкий Андрей

Глава 4

Око зрит округ…

В безмолвии – слова не надобны, ясен сокровенный смысл предметов; так пересекают пространство во сне… Это движение со стремительностью пожелания сердца биться в ином пейзаже.

Но есть еще нечто большее – зов тайны.

Душа спешит, полная смятения, страха и счастья, плутает, надеется, отчаивается.

Кто и куда призывает ее?

Человек не задается вопросом: кто? Он идет, зная, что это необходимо, потому что зовущий сильнее его. Он идет внутри сна по зыбким качающимся твердям, над морями и безднами, оставляет за собой удивительные мосты, прозрачные лестницы, нескончаемые туннели,

проходит сквозь города, не отмеченные ни на каких картах, видит то, что было, и то, что будет, и то, чего не было никогда и не может быть, а оно есть, с полной ясностью сознавая, что пейзажи эти реальны, как и сам он, находящийся в них, эти горизонты существуют, рождают в нем чувства, мысли, они осязаемы, и нет разницы между сном и бодрствованием, ибо нет сна, но все вокруг бодрствует. И что и смерть – бодрствование, и уничтожение лица человеческого невозможно точно так же, как уничтожение духа.

Мальчик шел. Он совершал шаг за шагом. Он не знал, куда он идет и зачем и что ожидает его там, куда он идет, но он говорил себе: «Я должен идти, идти вперед, идти туда, где вдали едва заметно темнеет смутное круглое пятно. И это пятно и есть то, что мне нужно. Это оно зовет меня. Ради него я иду. Я хочу шагать быстрее, но что-то сковывает мои ноги, мне трудно ступать, но еще труднее было бы не ступать, остановиться, и я иду».

Вблизи мальчика было светло и ясно, но далее во все стороны пространство замутнялось и сияло тревожным зеленоватым светом – густое, слоистое, как бы видимое через толстое зеленое стекло.

И мальчик понимал, что он идет в воде.

Он понимал, что он – внутри ее толщи, на огромной глубине, в центре океана. Но при всем том это обстоятельство не смущало его, это было естественным – то, что он, живой человек, окружен сотнями тысяч кубических километров плотной тяжелой воды, и он идет в ней по дну океана, и дышит, и сердце его бьется.

Он видел дно, по которому ступал, свои ноги в потертых джинсах, в светлых спортивных туфлях с белыми шнурками – шнурки при каждом взмахе ноги взвивались кверху, а потом плавно опадали вниз, виясь упругими изгибающимися кольцами, точно белые черви, – видел свои руки, кисти рук, пальцы, ногти на пальцах…

И одновременно он видел себя со стороны одиноко идущим по дну океана, и он мог сказать о себе: «Вон я иду по дну океана!» И это тоже не представлялось ему удивительным.

Но главным, на чем был сосредоточен его взгляд – и этот ориентир ни на одно мгновенье не теряло его зрение, – было круглое пятно вдали, которое темнело сквозь густую, сияющую зеленовато-серебристым светом воду.

– Я должен идти! – повторял мальчик.

Сколько времени так продолжалось? Тысячу лет? Полчаса? Но пятно росло, и это значило, что, идя, он все же преодолевает расстояние. Хотя он чувствовал: это расстояние не такое, какое ему не раз случалось проходить в своей жизни, оно измеряется не милями, а чем-то совершенно другим.

И вот пятно обрело контур, и линия, очерчивающая его, стала ясна.

И мальчик почувствовал, что он пришел.

Перед ним в неподвижном тумане мутной воды темнела атомная подводная лодка.

Мальчик посмотрел вверх и увидел, теперь уже высоко над собою, черные плоскости ее кормовых рулей. Они нависали над ним, как огромные плавники великой рыбы. Но они были созданием рук человеческих, и от этого в их безмолвной неподвижности было что-то тревожное, мучительное для лицезрения.

Мальчик пошел рядом с лодкой вдоль ее выпуклого черного брюха высотою с шестиэтажный дом. Швы в прочной резине, которой

был покрыт ее корпус, текли справа от него и высоко над ним ровными бесконечными линиями. Он коснулся нижнего из них рукой и почувствовал от этого прикосновения всю безмерную тяжесть лодки.

И чем дальше он шел, тем сильнее становился зов.

«Сейчас я увижу!» – ощущал мальчик, не зная, что он должен увидеть, но чувствуя: еще мгновенье, и тайна, к которой он шел, откроется ему.

И все же это произошло внезапно.

Вдруг в корпусе лодки открылось сквозное отверстие. Толстые титановые листы были разорваны, изогнуты, искорежены, и рваные края их говорили о той чудовищной силе, которая действовала здесь и способна была разорвать их с такой легкостью, словно они были бумажными.

Мальчик приблизился к огромной ране в корпусе лодки и увидел в ярко освещенной ее глубине своего отца. Одетый в военно-морскую офицерскую форму отец сидел на деревянном венском стуле, сомкнув колени и положив на колени ладони рук, и прямо перед собою смотрел. Под стулом были сложены детские игрушки: мяч, пирамида из разноцветных колец, деревянный грузовик.

И мальчика охватило сильное счастье оттого, что он нашел отца и более он не один в этой далекой глубине океана. Быстрая горячая волна прилила к его сердцу.

– Здравствуй, папа! – радостно сказал он, остановившись и уже готовясь оттолкнуться от океанского дна, чтобы вплыть в дыру.

Но отец вдруг закричал:

– Остановись! Здесь смерть!

Отец не произнес ни одного слова, губы его даже не шевельнулись, и глаза остались такими же неподвижными и продолжали так же невидяще смотреть прямо перед собой, но мальчик все услышал и, внезапно ощутив ледяной холод, пошел дальше.

Он переставлял неприятно легкие, не имеющие веса и от этого как бы омертвелые ноги, уходил от дыры все дальше, а корпус лодки все тянулся рядом с ним – беззвучный, безжизненный, вросший в песчаное дно океана. И быть может, шел мальчик рядом с ним еще тысячу лет. Но, идя, он сознавал, что все невозвратимее удаляется от него страшная дыра-смерть, в глубине которой сидит его отец, столь любимый им отец, сидит на деревянном венском стуле, сомкнув колени и положив на колени ладони рук. А под стулом сложены игрушки.

«Но как же он остался там один? – подумал мальчик. – Как же я оставил его одного в этой пустой погибшей лодке среди воды, холода, смерти?!»

И сейчас же он обнаружил, что лодка кончилась, – он прошел ее всю.

Над ним тяжело и мрачно нависал ее округлый нос.

Мальчик остановился, запрокинул голову, чтобы лучше рассмотреть звезду на носу лодки, и вместо темной железной громады, только что черневшей над ним, увидел ровную полосу слабого света.

«Там небо! – догадался он. – Там жизнь!»

И сквозь толщу воды, которая вдруг стала тесна ему, начал возноситься к светлой полосе.

Он поднимался все выше к поверхности воды, и полоса делалась ярче, четче, и он вдруг сообразил, что это – свет в промежутке между двумя портьерами.

Стремясь еще ближе придвинуть себя к источнику света, он приподнялся в постели, опираясь руками назад, и поглядел на окно. И понял, что этот серебристый свет – от Луны и что это она горит там за зеленой тканью портьер.

«Где я? – испугался он. – В моей комнате другое, не овальное окно, – и вспомнил: – У Арсена. Мы пришли к нему вчера с Фомой. Они постелили мне постель здесь, в большой комнате с голографической картой, а сами долго говорили, – он прислушался. – Спят. И на набережной тихо. Значит, поздняя ночь».