Сны над Танаисом
Шрифт:
Едва заметный надрыв края и тонкая метелка волокон были на месте.
– Это тот самый пергамент, - признал Гестас.
– Его невозможно подделать.
– Подделать возможно все что угодно, - насмешливым, учительским тоном проговорил диадох.
– Однако твое признание меня отчасти успокоило.
Пергамент вдруг исчез со стола, и Гестас вздрогнул. Он словно очнулся от неподвижного, застывшего в глазах сновидения.
Пергамент оказался в пальцах Феспида. Диадох, подойдя к свету, внимательно разглядывал сбоку его поверхность.
–
– Следовательно, секрет фокуса - не в чернилах... Однако ты все еще не можешь прийти в себя. Хион!
Позади послышалось короткое движение.
– Принеси вина. Нашего - и посвежее.
Хион вернулся мгновенно, поскольку Феспид почти без паузы приказал ему поставить кувшин и чашку для Гестаса на стол.
– Выпей, - предложил диадох, - Достаточно пары глотков по-скифски. Это - не Хиос и не Фасос, а терн нашей родной Скифии.
Гестас невольно повиновался. Крепкое и терпкое вино стремительно разбежалось по телу. На глаза навернулись слезы, и облик Феспида расплылся и затрепетал, словно отражение на воде. Гестас зажмурился.
– Хвала Дионису, сразу пропала твоя покойницкая бледность, - усмехнулся Феспид.
– Сколь же приятно поговорить теперь с живым человеком... Итак, остается одно разумное объяснение, однако как бы раздвоенное по степени твоей причастности к обману. Равенна все же не послал, а подослал тебя, и либо ты умело утаиваешь от меня свою искушенность в замыслах пресбевта... либо он действительно писал на твоих глазах, а затем подменил пергамент точно таким же, но пустым. На своем веку я перевидал множество политических хитростей, но смысл этой совершенно ускользает от меня. Видимо, я слишком отстал от жизни здесь, в степной норе.
– Великий пресбевт не мог подменить пергамент, - решил Гестас, немного успокоенный теплым хмелем.
– Я брал приказ прямо из его рук.
– Но в чьи-либо руки приказ еще попадал перед твоим отъездом?
– спросил Феспид.
– Да, но только на один миг... и уже внутри пояса. В руки Никагора, сына пресбевта. Но он никуда не отходил и все время стоял рядом со мной.
Феспид удовлетворенно качнул головой:
– Ловкость рук Никагора, первого лохага Танаиса...
– Никагор не мог этого сделать, - едва не вспылив, возразил Гестас: ему вспомнился ясный, дружеский взгляд лохага.
– Почему же?
– удивился Феспид.
– Он благороден, - сказал Гестас, помедлив: его смутило предчувствие, что такой довод вряд ли убедит уже утомленного политическими хитростями диадоха.
– Как я рад нашей встрече!
– Феспид развел руками в ироническом изумлении.
– Я впервые вижу перед собой образованного юношу с душой наивной и чистой, как у героев троянской старины. Хвала богам, не перевелись еще такие на земле...
– Если лгут пресбевт и лохаг, кому тогда остается верить?
– переводя дыхание от жгучего прилива обиды, зло спросил Гестас.
Феспид пристально взглянул
– Верь своему отцу. Твой отец Мирипп - вот кто благородный человек, клянусь Зевсом. Лови мгновения этой веры и наслаждайся ими. Жизнь коротка. Когда твоего отца увезет Харон, ты останешься один в бескрайнем море лжи... Я слишком устал от лживых слов и лживой чести, и потому я здесь, а не там.
– Феспид резким, недобрым жестом указал в сторону Танаиса.
– Но теперь мне и здесь, на старости лет, не дадут покоя.
Темные, отчаянные мысли терзали душу Гестаса.
– Если все эллины так погрязли во лжи, значит, их час настал, - приуныв, решил он.
– Варвары поднимаются на нас неспроста. Это - наказание богов.
Феспид не принял слова Гестаса близко к сердцу и усмехнулся, как престарелый киник.
– Ты молод, а в молодости не стоит отчаиваться. Если хорошо подумать, то не раз и не два придет сомнение: а были ли они, светлые и славные, лучшие времена... Впрочем, раз уж простодушное, рыночное плутовство Одиссея некогда принесло ему славу великого хитреца, то можно подозревать, что бывали времена и более честных людей.
– Есть еще одно объяснение: злое колдовство, - вспомнил Гестас свою первую, горячечную мысль.
– Это не объяснение.
– Феспид глубоко вздохнул, вновь выражая свое менторское снисхождение к юной и наивной душе.
– Это - признание своего бессилия перед самым злостным и разбойным обманом.
– Ночью за мной была погоня, - признался Гестас.
– Я чудом уцелел. Это были всадники, похожие на мертвецов. Я не мог различить их лиц.
– Гестас весь похолодел, переживая заново страшные мгновения, и Феспид, заметив страх в его глазах, насторожился.
– Они выследили меня дважды. И уже нагнали было, как вдруг все разом исчезли, словно тени от облаков... Это ли не колдовство?
– Колдовство ли это?
– переиначил вопрос Феспид, но лицо его напряглось.
– Скорее всего - малая часть какой-то большой политической игры.
Казалось, уже ничто не может поколебать Феспида в его выводе: в том, что пресбевт затягивает его в искусно сотканную, гибельную паутину своих зловещих планов.
– Между тем, диадох, тебе известно главное, - решился Гестас на новое наступление.
– Тебе известно, что вот-вот случится нападение. Время идет, и медлить нельзя. Прикажи скорее заделать брешь.
Феспид молчал, отвернувшись в сторону.
– Ведь я знаю приказ наизусть, - продолжил Гестас.
– могу поклясться Зевсом, что именно в таких словах он был начертан на пергаменте. Не пора ли защитить Цитадель от варваров?
Феспид повернулся к Гестасу: взгляд его впервые показался открытым - в нем виделась не насмешливость и настороженность, но даже робкое доверие.
– Боюсь, исполнение приказа и заключает в себе некую ловушку, - упавшим голосом произнес он.
– Хотя ума не приложу, в чем ее смысл.