Сны(Романы, повесть, рассказы)
Шрифт:
— Студит, — крикнула царица, — принеси мне мой волшебный алмаз!
Почтительно изгибаясь, поднес ей один из ее приближенных демонов крупный, на граненое яблоко похожий бриллиант. Взяв его в руки, поймала им Марена-Зима один из лунных лучей и стала внимательно смотреть в сверкающую кристальную грань. И увидала башню в далеких заоблачных странах, над теплыми синими морями, расписной косящатый терем вечно юной красавицы Лето. В терему том царило теперь оживление… Молодые розоликие гостьи, каждая со звездой на челе, одетые в алые, шитые золотом сарафаны, с голубыми и синими лентами, вплетенными в русые косы, собрались поздравить родильницу и пожелать здоровья новорожденному солнечному богу. Одна за другой склонялись они
Досадой и гневом вспыхнули очи Зимы. На мгновение она вновь стала совсем молодой и прекрасной. Топнув ногой, поднялась ледяная богиня во весь рост и подозвала к себе главных демонов свиты своей: морозку по прозванию Ломоноса, Студита и Оттоку. Все трое отдали царице низкий поклон и молча выжидали приказаний.
— Слушайте, верные слуги. Опять там, — сказала Марева, указывая на восточную часть неба, — родился божич, который рано или поздно придет и прогонит нас с этого места, как ветер тучи, на самый край света. Позаботьтесь, чтобы возможно дольше мешать ему в этом. Крепче скуйте ручьи и речки по лесам и оврагам. Скажите полночным ветрам, чтобы они не пускали сюда прилетать полуденных братьев своих и боролись с ними изо всех сил. Не то скоро нам всем придется покинуть эти края.
И поспешили исполнить этот приказ верные послушные слуги.
Тело Горпины было в свое время найдено и похоронено, но душа ее продолжала оставаться русалкой. И лишь зимою, когда она вместе с подругами, цепенея от холода, спала на илистом дне скованной льдами Ярыни, ей снилось порою, что она лежит в дощатом гробу, где темно и скучно…
А на земле в это время трещали от лютой злобы Мороза одетые в иней деревья. Падали мертвыми с них убитые дыханьем его воробьи и вороны. В вое проносившегося над селом холодного ветра опытному уху явственно были слышны стоны реявших над избами душ умерших людей. По случаю рождения нового божича солнца души эти выпущены были с того света на трое суток — повидаться с родными.
И теперь они, греясь в дрожащих над трубами струях теплого воздуха, просились в хаты, царапались в окна, старались проникнуть в двери вместе с входящими или выжидали, когда можно будет влететь через печь.
Внутренность жилых помещений носила праздничный отпечаток. На хохлацком конце села земляные полы посыпаны были желтым песочком, поверх которого набросан был очерет. Тщательно вымыты были вместе со столами и скамейками деревянные полы кацапского конца. Каждый стол накрыт был чистой скатертью, из-под которой торчали сено и разного рода колосья. На скатерти расставлены различные обильные яства. Когда люди сели ужинать, старшие ели не обычным порядком. Иную ложку, особливо с кутьей, не в рот, а через плечо опоражнивали. Предназначались они для душ умерших родных, так как В эту ночь живые и мертвые родственники должны были, не боясь друг друга, вместе праздновать рождение нового бога…
А для тех из близких теней, которые не успевали поймать в воздухе кидаемых им крох или куска, горшки и плошки с оставленными в них ложками не убирались со стола до утра.
Целых три дня не метут хозяйки своих изб и хат в это время, чтобы не потревожить случайно притаившегося где-нибудь в уголку, глазам не заметного предка.
Вылетев вместе с белым паром из полыньи, туманной тенью помчалась Горпина к Зарецкому. Вместе с другими знакомыми ей и незнакомыми, витавшими в воздухе призраками, прилетела она к своей, словно вчера покинутой хате. И мило, и вместе с тем чуждо казалось ей покинутое и на краткий срок вновь возвращенное родное жилище. Она даже не попыталась проявить себя как-нибудь сестрам и матери. «Опять будут бояться меня и не спать по ночам», — думала бедняжка. И, грустно сжавшись в комочек, сидела почти все время под потолком, на верхнем уступе печки.
На четвертое утро рождения божича,
Вслед за другими умчалась, несомая ветром, и вновь опустилась на дно Ярыни незримая грустная тень утонувшей Горпины.
А у живых да молодых лишь живое на уме. Вечеринки и последки с гаданьями и играми были в полном разгаре.
Неизвестно, кто и когда научил девушек узнавать свою судьбу у Гуменника, существа подобного домовому, но только живущего на гумне или в клуне. Демон этот слывет менее добрым, чем Дедушка Домовой, и склонен иногда шутить злые шутки с людьми, входящими в его владения в неурочное время. Тогда он непременно подсунет под ноги плуг, борону или иначе как-нибудь обнаружит свою силу и власть.
На святках Матрунька с Зинкой признались подругам, что бегали уже ночью погадать к стоящей далеко от строений большой помещичьей клуне, где в стене было проделано отверстие для привода конной молотилки. Предварительно попросив Дедушку Гуменного открыть всю правду, каково им будет житься в замужестве, девушки, одна после другой, подходили к отверстию в стене и, обратясь к ней спиною, подымали свое платье. Дедушка Гуменный должен был погладить им тело, в случае счастливого брака — мягкой пушистой ладонью, и жесткой — если замужество девушки будет несчастливым. Зинка говорила, что никакой лапы она не чувствовала, но кто-то дохнул на нее теплым, как у коровы, дыханием. Матруньке же показалось, что по голому ее телу кто-то нежно провел несколькими соломинками, причем одна из них слегка даже ее уколола.
Эти показания девушек были истолкованы подругами как безусловно благоприятные для Зинки, относительно же Матруньки мнения разделились. Значительная часть толковательниц стояла, впрочем, на том, что Матруньке следует повторить свое гадание. Но ни та ни другая вторично идти к клуне не соглашались, объясняя это тем, что они уже достаточно натерпелись страху, так как слышали даже, уходя, что Дедушка Гуменник, вероятно перед каким-нибудь несчастьем, завыл голосом, похожим и вместе с тем не похожим на собачий.
Сообщение Матруньки и Зинки повлекло за собою то обстоятельство, что ни одна из девок не пошла гадать к помещичьей клуне. Парни же, не без смущения, передавали друг другу, что забравшийся в ту ночь, когда Зинка с Матрунькой гадали, в клуню пугать их Онисим Щербатый сам был очень напуган, так как не то Гуменник, не то другая какая-то нечисть, по всей вероятности Лапун, прыгнул ему в темноте на грудь и хотел задушить. Онисим заорал нечеловеческим голосом и лишился от страха сознания. Падая, он расшиб себе голову о железное колесо какой-то сельскохозяйственной машины.
По этому случаю на поседках стали вспоминать и рассказывать старые предания о гуменных бесах, вроде того как одна женщина, поссорившись раз с мужем, сказала ему: «Лучше бы я с „тем-то“ жила, чем с тобою». И вот однажды, когда эта женщина пошла за чем-то на гумно, она увидела там неожиданно беса в виде незнакомого мужчины. Последний подошел к трясшейся от страха бабе и сказал ей: «Ты хотела со мной жить, так вот я…» И, растопырив руки, нечистый загородил своей жертве выход из клуни. Захваченная врасплох женщина так была испугана, что не в состоянии была сопротивляться. Домой она пришла явно повредившейся в рассудке и вполне подчиненной насильнику-бесу. Тот до такой степени овладел ее волей, что требовал к себе несчастную во всякое время дня и ночи. Сначала она выбегала для этого как бы за нуждою за сарай или незаметно ускользала в клуню, но затем Гуменник настолько осмелел, что стал невидимо к ней являться даже в избу.