Сны Сципиона
Шрифт:
Я приказал своим немного отдохнуть, потом взять лошадей, деньги, рабов, припасы и собраться у ворот с наступлением сумерек. В моей палатке нашлась целая амфора фалерна, Диодокл наливал каждому, кто пришел со мной, неразбавленного вина. У нас была только пара часов на то, чтобы утолить жажду, наскоро перекусить сухарями и сыром и перевязать раны. Я и сам, как выяснилось уже в лагере, получил рану в руку, видимо, в последней схватке с африканским всадником, потому как до той поры на меня сыпались только камни. Во время схватки я ее не заметил
Я выпил бокал неразбавленного вина, после чего Диодокл прижег мне рану на руке. Он наловчился делать это мастерски — прикасался на один миг, чтобы прижечь сосуды и остановить кровь, тогда как иной лекарь умудряется поджарить полруки, нанеся вреда более, нежели вражеский меч. Потом верный мой слуга снял с меня шлем и обтер его внутри водой с уксусом. К счастью, в запасе у меня имелся подшлемник, потому как прежний насквозь был пропитан потом, я также сменил тунику на новую — моя была в пыли и крови. Странно, все эти подробности моего пребывания в лагере запомнились мне куда яснее, чем сама битва.
Я не сомневался, что Ганнибал окружит наш лагерь на рассвете. Легионеры, что оставались в резерве, были так огорошены известием о поражении, что не могли поверить, что нашей армии больше не существует. Почти никто не спал, но и предпринять что-то люди не пытались, их как будто лишили способности двигаться, отняли силы и волю. Они выглядели обреченными.
Когда я со своими воинами подошел к воротам, то, к своему удивлению, не увидел там построенных для похода легионеров. Я огляделся в недоумении.
— Где префект? — спросил я, озираясь. Внутри меня стал закипать гнев.
— Здесь я, не кричи! — оказывается, префект ждал меня подле караульных. — Я остаюсь на месте и жду приказа консула.
— Какого консула! Все погибли!
— Много ли ты знаешь, щенок! Не мути мне людей! После вас прискакал центурион и сказал, что Варрон спасся.
— Может, это и так. Только Ганнибал будет здесь прежде нашего Варрона. Этот лагерь против всей армии Пунийца тебе не удержать!
— У меня десять тысяч! А сколько у тебя?
— А у нас вчера было семьдесят тысяч! И где они! Кроме тех, что сейчас в лагере, сколько осталось, скажи?
Префект долго молчал, потом выдавил, как приговор:
— Вы все драпали, как зайцы. Я буду стоять на месте и ждать консула. Меня ты с позиции не собьешь.
Я едва не завыл от отчаянья. Префект был выше меня по рангу, и я не мог приказать ему отступить.
— В лагере почти нет воды. И Ганнибал знает об этом, — привел я последний довод, и в этот миг мне вспомнились вопросы Аппия на совете.
Ну вот, все наконец стало понятным — Пунийцу нужно было именно это место для битвы: ветер, дующий нам в лицо, холмы, на которых он разместил ливийскую пехоту, долина, которая, как жерло подземного
Почему мы не поняли этого прошлым вечером? Почему?!
Не знаю, что случилось с этими людьми, почему триарии так обмякли и телом и духом, что, скорее, напоминали опорожненные бурдюки от вина, нежели людей — ведь им не довелось выйти на поле брани, они не испытывали того отчаяния, какое пришлось пережить нам — стоять в бездействии, изнывая от жары и жажды, и слышать впереди крики ужаса и боли и сознавать, что наших воинов, изнемогших в рукопашной, убивают в эти мгновения, а мы ничем не можем им помочь…
Пока я искал и не находил нужные слова, чтобы убедить префекта, караульные отворили ворота лагеря, и внутрь въехали двенадцать всадников. Во главе — два военных трибуна, замыкали маленький отряд человек пятьдесят пехоты. Судя по всему, они побывали в битве, но успели привести себя кое-как в порядок.
— Семпроний Тудиан, — назвался один из трибунов, — а это Гней Октавий. Мы притащились из малого лагеря. Дерьмовый день. Самый дерьмовый в моей жизни.
— Корнелий Сципион, — назвался я: после битвы многих было не узнать — лица в грязи и крови, доспехи измяты. Ту-диана я, к примеру, распознал лишь по голосу. — Что-то вас мало, — заметил я.
— Остальные струхнули и остались в малом лагере, — отозвался Октавий. — Глядят за частокол и видят, как поле светится от огней — повсюду факелы, пунийцы собирают добычу с наших мертвецов. И галлы, галлы с ними. Я слышал, как они воют там, на поле, от восторга. Слетелись, стервятники. Рубят головы тем, кто еще жив и очнулся от ночного холода.
— Думают, что выиграли войну, — сказал Тудиан и зло сплюнул. Вернее, сделал вид, что сплюнул — во рту у всех в тот день пересыхало мгновенно, а на зубах скрипел песок — подарок осерчавшего ветра. — Надо уходить. И быстро, — добавил он, поворачиваясь к префекту лагеря.
В его лице я обрел в тот момент союзника.
— Идти в темноте наугад, когда вокруг рыщут псы-нумидийцы? — Префекту эта мысль показалась еще более безумной, нежели прежде. — Я не овца для заклания. Здесь мы все же под защитой стен.
— А что будет завтра? — спросил Тудиан.
— Завтра придут легионы.
Мы с Тудианом переглянулись.
— Какие легионы?
— Те, что прорубились через центр, — уверенно заявил префект. — Они не могли все погибнуть. Уверен, не меньше половины уцелело. Они ушли вверх по Афиду. Но завтра они вернутся в лагерь, как вернулись после битвы при Требии. Они ударят в тыл Ганнибалу, а мы ударим из лагеря.