Сны в пустыне
Шрифт:
– СКВ, системная красная волчанка, женщина, - равнодушно отвечал врач, наклоняясь над Зоей, - но не похоже, нет.
– Так что, вы не будете ее забирать? Она же бредит!
– Марина чуть не плакала от беспомощности.
– Где телефон?
– поинтересовался непрошибаемый эскулап, - Паспорт не забудьте.
– Минут пять он накручивал диск, очевидно, было занято, потом разговаривал с кем-то в приемном покое.
Сергей нашел Зоин паспорт в выдвижном ящике серванта, там же лежала, неведомо зачем сохраняемая женщинами, разнообразная мелочь, вплоть до сломанных зубьев от расчески. Неясное воспоминание о чем-то, что произошло с ним недавно, колыхнулось, как остывающий бульон, подернутый жирной пленкой, но не оформилось, не излилось в образы. Марина выспрашивала у медсестры, что следует взять с собой и нельзя
– Да вас туда вообще не пустят.
– Как не пустят, она же в таком состоянии?
– Вы что, женщина, мы же ее в Боткинские бараки повезем.
– Как будто объяснение этим исчерпывалось.
Все последующее Сергей запомнил неотчетливо и с удивлением обнаружил себя уже у больницы. В приемное отделение его действительно не пустили.
С Миргородской улицы Сергей поспешил уйти и через пару проходных дворов оказался на Тележной. Когда-то здесь жила тетка, совсем недолго, но Сергей запомнил дом, выгибавшийся стеной наружу, вот-вот обвалится. В доме были высоченные потолки, большие кухни, недействующие камины и старинные запахи: нагретой меди от дверных ручек, прелых листьев от выцветших некогда шикарных обоев и еще сладкий такой запах, ванили, что ли. Воспоминания о запахах самые сильные. Сергей отчетливо представил себе ту смесь ароматов, перебившую даже вечный запах свежих опилок, свойственный Тележной. А представив, немедленно вспомнил - как раньше-то не сообразил, что ванилью пахнет кожа той, черноволосой его женщины из снов. Показалось, что еще мгновение, и он догадается, решит что-то важное, но дорогу перебежал мальчик, и Сергей потерял мысль, только голова заболела. Слишком много мальчиков лезет в глаза, просто чертовщина, "Борис Годунов" какой-то. С другой стороны всю чертовщину мы сами же и выдумываем, хуже того, впутываем в реальную жизнь, может, и Зоина ревность, масштабы которой снова ужаснули его сегодня утром - человек в бреду не стесняется, и Зоина ревность, выдуманная из ничего, из его недомолвок, трансформировалась в болезнь. Может, Марина права, и он виноват, но в чем? Сладкий дух ванили лез в ноздри, заставлял идти быстрее. На работу поздно, не имеет смысла, лучше домой: передохнуть и подумать. Но Сергей зря пытался обмануть сам себя. Он хотел узнать, когда зажигаются окна напротив, проследить, кто приезжает на машине в ту квартиру.
Окна напротив не горели. Горело его окно. Через редкие занавески прямо на него глядели темные глаза, тяжелые локоны, собранные на затылке, оттягивали ее чудесную голову назад, не скрывая высокие скулы. И сияли маленькие золотые серьги.
Задохнувшись от бега по лестнице, Сергей ворвался в свою квартиру и не обнаружил внутри никого и ничего, ни обрывка шелка, ни сладковатого запаха. Темные, как беспамятство, окна равнодушно отражали свет жидких фонарей. В декабре темнота наступает, едва закончится утро. Раньше чем часов через шесть нечего и думать о сне. В больницу, разве позвонить, в справочное?
Не успев услышать о состоянии средней - или крайней?
– тяжести, он понял. Сны, начавшиеся почти с момента их знакомства с Зоей, ее усиливающаяся ревность, тем мучительнее, чем тщательнее скрываемая, обрывок шелка, потерянный гребень, зубчик от которого - сейчас сообразил обнаружился в Зоином серванте и, самое главное, прелестная, его мучительно-сладкая, ненасытная любовница, вынырнувшая из сна в явь, поселившаяся рядом, воплотившаяся Зоина боль.
Сергей забегал по комнате, силясь что-нибудь придумать, полез в аптечку, не нашел ни одной таблетки снотворного, нет, одна есть, димедрол, но, похоже, просроченный. Выскочил на улицу, к ларьку, купил пару бутылок пива для надежности, дома выпил одну, чуть не залпом, съел таблетку, запил второй бутылкой, лег в кровать, так и оставшуюся стоять у окна. Сон не шел. Сергей лежал и таращился то в окно, то на книжный шкаф. Ни спать ни захотелось, ни опьянения не чувствовалось. Отменная бодрость и ясная голова.
– Глупо лежать, что бы такое еще предпринять - подумал Сергей и очутился в серой холодной пустыне.
* * *
Она не выглядела, как предбанник перед пустыней раскаленной. Место было совершенно другое и, кроме самого определения: пустыня, не имело ничего общего с той первой. Песок под ногами не потерял неверной подвижной своей природы, но казался застывшим,
После первых шагов Сергей остановился. Все направления равны и мертвы, идти невозможно. Живым представлялся только холод, охвативший тело сразу, но и тот не вызывал дрожи - какого никакого движения, а напротив, погружал в безучастное оцепенение, не затрагивая глаза, чтобы оставить возможность смотреть на барханы, ограниченные не собственными размерами, а лишь остротой зрения.
Когда и откуда появились они, Сергей не понял, хотя и не засыпал во сне на сей раз. Просто возникли и все, а поскольку момента Сергей не отследил, нельзя было бы сказать, что они появились неожиданно.
Низкорослые, тощие, но с тугими животиками и щечками, они крепко упирались в песок кривыми ножками и напряженными хвостами. Мелкие кудри закрывали лбы, но уши, шеи оставались открытыми. От их тел, разумеется, поросших короткой шерстью, исходил горький запах. Круглые, словно лаком намазанные, рожки загибались кончиками к затылку у одних и вперед у других. В целом, они не обманули ожиданий, именно такими Сергей их представлял в детстве, лет до семи, а потом не представлял вовсе, но картинки с их изображениями в другой трактовке вызывали любопытство того же рода, что, к примеру, фотография отца, заснятого в отроческом возрасте.
Следуя логике сна, встреча происходила в полном безмолвии.
* * *
На самом-то деле, они очень даже не против были бы поговорить. И рассказали бы немало забавного и полезного. Ничего нового, впрочем. Но зачем говорить новое? То есть, новое сказать, в принципе невозможно - уж они-то знали. Но напомнить старое и забытое всегда уместно и довольно сладко. Ах, как они поговорили бы! Люди от рождения забывчивы и слабы по натуре. Вечно им хочется персонифицировать зло - они бы тотчас извинились за сложное слово. Ведь кто-то должен быть в ответе за то, что творится плохого. И уж никак не сам человек, и не его мелкие извинительные пороки. Конкретный носитель нужен. А что конкретней лакированных рожек и напряженного хвоста? Ревность? Да, Бог с вами. Косноязычие? Да ни за что! Вялость мысли? А что это такое? Даже сочинители, казалось бы, отделенные от других способностью растолковывать и изобретать, как один кинулись ставить и ставить вопросы. А когда вопросительный знак ослабевает от частого употребления, или темперамент у автора другой, припоминают древнюю забаву и приплетают мистические толкования, эзотерику, в лучшем случае, мифологию. Но самим-то кажется, что нащупали сверхновое направление, мистический реализм, а то как же!
Ничего не сказали они, даже хвостиками не махнули.
* * *
И Сергей решился нарушить правила. Он знал, что такое зло, он видел зло перед собой - такое детски домашнее, привычное, и поэтому более действенное. Оттуда же, из детства, пришло воспоминание, что зло следует назвать по имени, чтобы уничтожить. Сергей задумался, какое из имен выбрать. Нерешительность привела за руку вопросительную интонацию, вместо имени-обличения, пустыня услышала жалобу потерявшегося: "Кто вы?"
И они пошли навстречу и ответили: "Мы - Зоины боги!".
Сергей остался один, на дне пустыни. Но теперь он знал неведомым образом, во сне многое происходит неведомым образом, что она, его волшебная подруга, дарующая наслаждение, совершенное до боли, есть воплотившаяся Зоина ревность. И она убьет Зою, уничтожит также легко и быстро, как ее желание, ее тело уничтожают память обо всем, что не она. От того, как Сергей поступит, зависит, что произойдет завтра в больнице. Наступит ли резкое ухудшение в Зоином состоянии, забегают ли врачи и медсестры, бесполезно пытаясь предотвратить неизбежное, заскулит ли от страха палата напротив реанимации. Или в десять утра, во время утреннего обхода, зав. отделением не найдет ни одного пугающего признака, никакого признака болезни, за исключением некоторой слабости от лежания на больничной койке, пожмет привычно плечами и назначит выписку на следующую неделю, поставив диагноз: грипп.