Со мною в ад

Войнов Кирилл

— Вот что, гражданин Томанов, давайте-ка выложим карты на стол!

— Вот как? Уже? — Он постарался придать своему вопросу издевательско-саркастический оттенок.

— Да, вот так, — твердо заявил я. — Пора ставить точки над «i» и наказывать преступника.

— Ах вот что? Уже и преступник есть? Ну, поздравляю! И кто же это, если не секрет?

— Конечно, не секрет! Особенно для нас с вами!

И я как с горы помчался:

— Итак, первое, что вы постарались сделать, — это скрыть свою связь с Тони. Вы упорно молчали, а потом и отрицали посещение вашего дома Пановой, потому что это немедленно выдало бы вас. Следующая ложь — вы уверяли меня, что ночевали после несчастья у трамвайного кассира Захари Дудова, хотя все пути вели в квартиру вашей любовницы и ее матери! Дальше. В Кюстендиле вы, по вашим словам, были в последний раз на

экскурсии с классом, но память вам временно отказала, и вы начисто «забыли» о недавнем посещении города, когда вы приехали туда за Пановыми и отвезли их в Софию! Дальше. В своем «железном» алиби вы построили, как вам показалось, неопровержимую комбинацию, этакий щит, чтобы скрыть вашу встречу с Тони в сквере за мавзолеем… В общем, вы как черт от ладана бежите от всего, что может подвести к этой связи, потому что достаточно хорошо знаете: если эта история раскроется, все станет на место, все будет ясно и просто — у него есть любовница, он ненавидит жену и хочет освободиться от нее любыми путями и средствами! Но ведь скрывать-то нет никакого смысла! О вашей связи знает вся София. И лучше всех знает ваша жена. Три года вы связаны с Тони, обещаете ей, что освободитесь, что покончите со своим браком, что женитесь на ней…

— Не обещал! — выкрикнул он.

— Нет, обещали! И даже заявление на развод подали!

— Я забрал заявление!

— Да, забрали! После преступления! Дешевый номер…

Он молчал. Неужто мне удастся, наконец-то, припереть его к стенке и получить признание?

— В одном только ваша угроза подействовала — на какое-то время. Ваша соучастница Велика Панова долго молчала — молчала о вашем приезде в Кюстендил, и особенно — о паратионе. Но и это выяснилось и теперь не вызывает ни малейших сомнений: она помогала вам, она нашла яд и сунула его вам прямо в руки — это было в машине, на обратном пути из Кюстендила. Вы с ней ругались, может быть, она требовала, настаивала, науськивала, но это другой вопрос. Главное — вы получили паратион. Как вы проболтались Тони? «Наконец я нашел ракию, которую искал…» Потом вы спрятали яд и ждали удобного случая. Паратион был у вас. Я говорю — «был», потому что сейчас его, разумеется, там нет. Но, — тут я сделал небольшую театральную паузу, — мы знаем, где он и что с ним стало!

Он поглядел на меня с ненавистью, но и с явной жалостью. Почему? Я тогда понять не мог.

— Значит, каждый получивший паратион спешит отравить им жену? Так по-вашему?

— Не каждый — речь идет о вас! Зачем иначе вам этот паратион?

— У меня строится дача в Симеоново. Там деревья.

— Сколько? Сколько у вас деревьев?

— Много. Семнадцать… нет, двадцать три.

— И для них вам хватит половины лимонадной бутылки?! Обычно вы лжете удачнее!

Он покачал головой, с презрением глядя на меня. Но обдумывать выражение его лица мне совсем не хотелось, и я продолжил:

— Сосредоточимся на том роковом дне… — (черт знает почему я употребил это слово, я не люблю его, пришлось объясняться), — как любят говорить адвокаты… На том дне, на который вы заготовили свое «железное» алиби. Или скорее — на том получасе, из-за которого ваше алиби расползается по швам и разлетается в пух и прах!

Я стал расхаживать по кабинету, он все еще молча, тяжело глядел на меня.

— Нет, пожалуй, вернемся немного назад. Итак — приход старшей Пановой к вам накануне вечером. Она нашла средство, подсказала образ и характер действий, вы его приняли, согласились с ней, обещали… А она ждет, теряет терпение, начинает сомневаться в вашей решительности — и приходит к вам! Прямо к вам в дом, зная, что жена ваша дома, — и рассчитывая на это! И, конечно же, она делает это вовсе не для того, чтобы передать вам какой-то идиотский норковый жир, который, может, и был у нее во второй бутылке, полученной от дьякона, — соседка видела эту бутылку! — а для того, чтобы поставить вас в тупиковое положение и сделать невозможной вашу дальнейшую жизнь дома! Вы для вида устраиваете скандал и выгоняете ее, но это преисполняет вас решимости, и вы начинаете действовать! Ночью вы ведете себя как образцовый муж, жена ваша ни о чем не догадывается, никаких подозрений и сомнений у нее не возникает, а утром заходит речь об обеде — и вы обещаете к обеду прийти, чтобы поесть вместе. И уходите на работу. А в пол-одиннадцатого вам сообщают о машине. О, это очень соблазнительно — отхватить машину! Хотя и несколько нарушает ваши планы. Тем не менее вы пишете заявление, запасаетесь

письмом за подписью шефа, мчитесь в Искор на мотоцикле вашего приятеля Младенова и прибываете туда в пять минут двенадцатого. А там еще одна неожиданность — можно заплатить деньги сейчас же и взять машину! Вы звоните жене, требуете, чтобы она привезла деньги, потом… потом звоните второй раз! Второй раз! Это крайне важно. Зачем вы это сделали? Зачем звонили второй раз?

— Затем, что… — попытался он вставить, но я не дал ему договорить:

— Затем, что, скорее всего, именно в этот момент вас осенила идея, которую вы немедленно приводите в исполнение! Итак, вы на складе в Искоре, жены нет дома — она уже вышла и отправилась сюда, — вы садитесь на мотоцикл и мчитесь в город, а басня, которую вы мне тут рассказывали по поводу того, что, дескать, лежали в густой тени и ждали жену, оказывается махровой ложью.

— Мы уговорились встретиться с Тони…

— Верно, уговорились! — я опять перебил его. — И, действительно, встретились. На пять минут! Вы спешили — очень спешили! Домой. Там сейчас никого нет. Жена ваша едет в Искор, к вам… Зорка в это время на работе. И самое важное — вы же сейчас на складе, верно? А на самом деле — вы уже дома. Еда на плитке, приготовлена. Яд в вашей тумбочке, ключ от нее вы никому не доверяете, значит, никто туда проникнуть не может… И через минуту все сделано! Все… Скоро вернется жена, поест этот обед — одна! Потому что вы обедать не придете!

— Я взял деньги из тумбочки! Деньги! А не паратион! — вдруг заорал он и вскочил со стула. — Не паратион, а деньги! Мне не хватило на регистрацию…

— Но паратион-то был там, в ящике, не так ли?

— Да, был, но я взял только деньги!

— Вы бы выдумали что-нибудь более правдоподобное! Я спрашиваю вас еще раз — был там, у вас в тумбочке, паратион?

— Был… Но я взял деньги, а не бутылку… — тупо повторил он.

— Где же тогда эта бутылка? При обыске ее не обнаружили! Она что — испарилась?

— Не знаю! Я… я…

— Довольно якать! И сядьте на место. Вам все равно ничто, кроме правды, не поможет! А тут есть еще один острый момент — возвратились сестры. Совершенно неожиданно. Что тут делать? Им надо предложить поесть… Секунды колебания… А, так даже лучше, по крайней мере никаких подозрений — обед готовила Невена, а ели ее сестры… Вы объясняете, что вам необходимо немедля уйти, оставляете ключ, указываете, куда его положить после того, как они закроют двери, если к тому времени не вернется Невена… Вы уходите и предоставляете сестер их несчастной судьбе… Вскоре вы снова на складе в Искоре, жена уже там, ищет склад и вас, не сразу находит, потому что вы опоздали, но она этого не замечает, потому что она — рассеянная тетеря… Вы берете деньги, она уходит, уходит к трагедии, которую вы ей уготовили!

Я взглянул на него — ни следа прежней наглости и заносчивости, он сидел как в воду опущенный, глаза потухшие, пустые.

— Неправда это все… Неправда! — повторил он несколько раз.

Я позвонил. Вошел дежурный.

— Отведи его в соседнюю комнату, дай бумагу и ручку. — Я повернулся к Гено. — Идите и напишите все, как было. Подробно, ясно и точно. Может, это вам как-то поможет.

Он встал, безвольно отдал себя в руки дежурного и, тащась к двери, не переставал повторять:

— Неправда… неправда это…

Впервые я увидел море в июне. Бог мой, какая благодать… Дни долгие, тихие, жаркие. Свежая синева с утра спокойна, а поближе к вечеру, часам к пяти-шести, дует восточный ветер, пригоняет к берегу невысокую шуршащую волну с белой пеной, и мы идем купаться во второй раз. Вода теплая — до двадцати пяти, я вижу эти цифры, написанные мелом на доске у башенки спасателя. Берег неширокий, сразу за полосой песка и гальки — расцветающий боярышник, пышные кроны молодого канадского тополя, высокая крепкая трава, которую через месяц сожжет солнце, а сейчас она прохладная и сочная…

В прежние годы мне выпадал отпуск поздно — в конце сентября, в октябре, а иногда даже в ноябре. На темном и густом, будто постаревшем море лежала патина миновавшего лета. По пустым пляжам, холодным и мокрым, гулял ветер, гонял с места на место рваные нейлоновые пакеты, обрывки бумаг, детские ведерки с изображением Микки Мауса, на песке отпечатывались аккуратные крестики от лапок чаек. Все равно это было прекрасно… Иногда шла кефаль, а то и выбросит милостивая волна из глубины вверх огромную камбалу, ржавую, круглую и колючую, как щит древнего праболгарского воина…