Со щитом и на щите
Шрифт:
Сегодня стреляет только наш взвод. Но по случаю такого события пришел и сам командир роты.
— Ну как, орлы, к бою готовы?
— Готовы, товарищ капитан!
— Тогда начинайте.
И наш лейтенант подает команду:
— Взво-од, на огневой рубеж… короткими перебежками… вперед!
Бежим. А все-таки не напрасно гоняли нас все эти дни командиры: вскакиваем и падаем, как автоматы. Потом ползем по-пластунски.
Вот и окопы… И брустверы, на которых можно перевести дыхание.
— Лежа… по мишеням… заряжай!
Клац-клац-клац —
— Первое отделение к стрельбе готово!
— Второе отделение к стрельбе готово!
— Третье отделение к стрельбе готово!
Лейтенант подбегает к командиру роты, берет под козырек:
— Товарищ капитан, взвод к стрельбе готов!
— Начинайте.
— Взво-од, слушай мою команду!
Мы затаиваем дыхание, у нас замирают сердца. Мишени давно уже на мушках, пальцы — на гашетках.
— По мише-еням… огонь!
Господи, хоть бы попасть!
Бах-бах — слева и справа.
Выдохнув, как учили, воздух, нажимаю на гашетку. Раз, второй, третий… Не осознав как следует, что делаю, выпускаю все десять пуль подряд.
— Отставить! — шипит над самым ухом помкомвзвода.
Товарищи мои еще стреляют, старательно прицеливаясь, а я выпалил все патроны, столбом торчу в окопе.
— Что же это вы? — с укоризной спрашивает лейтенант, и я не смею даже взглянуть на него. Сам чуть не плачу: если до этого еще теплилась надежда, что попаду в мишень, то теперь уверен: все пули послал «в молоко».
И вот все выстрелы стихли. Возбужденные, раскрасневшиеся бойцы откладывают винтовки, а командиры торопятся к мишеням. Останавливаются возле каждой, подсчитывая выбитые очки, мы же нетерпеливо ждем результаты. Ну, а мне и ждать нечего: и так все ясно. Даже Мишка не пытается меня утешать. Лишь спрашивает:
— Ты что, рехнулся?
— Отстань! — отворачиваюсь от него со слезами на глазах.
— К твоей подошли, — говорит Мишка.
И без него вижу, что к моей. Долго рассматривают… Наверно, пробоины ищут. «Найдете, как же!» — мелькает ожесточенная мысль. Мне хочется, чтобы там провалилась земля.
От группы командиров отрывается наш отделенный, мчится к окопам.
— К командиру роты! Бегом!
Беру потяжелевшую винтовку, бегу. Бегу нехотя: знаю наперед, что за угощение ждет. Бегу и припоминаю, какое самое строгое наказание может наложить командир роты.
— Ваша мишень? — спрашивает комроты, и лицо у него почему-то нестрогое.
А лейтенант… Лейтенант, ей-ей, улыбается!
— Моя-а, — отвечаю растерянно.
— Молодец! — говорит капитан и еще раз повторяет: — Молодец! Знаете, сколько вы выбили? Девять пуль в «яблочко», а десятая — в семерку!
— Молодец! — подтверждает комроты и смотрит на меня почти влюбленно.
Я же настолько ошарашен неожиданной удачей, что даже не ощущаю радости. Только позднее, когда лейтенант выстроит взвод и капитан объявит мне перед строем благодарность, за плечами у меня зашевелятся крылышки. Сначала маленькие и хилые, а потом все больше и больше разрастаясь, особенно на следующий
— Где ваш орел? Покажите!
Я уже немного освоился, свыкся с внезапной славой. Отвечал комбату, что еще сызмальства стрелял — каждый раз попадая в копейку.
Комбат тоже назвал меня молодцом. И все — и лейтенант, и командир отделения, и весь наш взвод — гордились мной.
В тот вечер мне не хотелось спать. Писал домой письмо, рассказывал маме, что стал снайпером, что сам командир полка пожимал мне руку и обещал послать на стрелковые соревнования. А брату сообщал, что у меня уже есть своя винтовка и я стреляю из нее сколько захочу, что не забыл о своем обещании и скоро пришлю ему патроны и порох. И еще приписал в конце, что, по-видимому, я здесь долго не задержусь: после соревнований меня обязательно заберут в дивизию, если не выше. Ждите теперь новый адрес, а потом уже напишете ответ.
Похмелье наступило через день. Сам комбат захотел посмотреть, как я стреляю, мне вручили десять патронов и повели к мишеням.
На этот раз не звучали команды. Я сам залез в окоп, положил локоть на бруствер, а на локоть — винтовку и, посадив на мушку еле видимую мишень, выпустил все десять пуль точно так же, как и позавчера, — разом. Командиры сразу же кинулись к мишени, но могли и не бегать: все десять пуль ушли «за молоком»!
Мне выдали еще десять патронов и приказали не торопиться — целиться получше. Я целился до боли в глазах, но результат оказался таким же, пули летели куда угодно, только не в мишень.
Пришлось следом за первым посылать домой еще письмо. С сообщением, что стрелковые соревнования откладываются на неопределенный период и потому остаюсь по старому адресу.
Служба, служба…
Идя в армию, я и представить себе не мог, насколько трудной окажется военная служба. Был убежден: в армии только и делают, что стреляют из винтовок да пулеметов, мчатся на конях и танках, а по воскресеньям форсят перед гражданскими. Служба казалась мне легкой и приятной, а виной этому были прежде всего кинофильмы и книжки, которыми мы зачитывались. Кроме того, и один морячок, мой односельчанин, который служил на Черноморском флоте и как-то приехал к родителям в отпуск на десять суток. Когда он проходил по улице, заметая пыль широченными клешами, мы с восторгом бежали следом, сгорая от зависти.
По утрам, сразу же после того, как наши матери выгоняли коров на пастбище, мы собирались около двора, где жил моряк. Садились на густой спорыш и терпеливо ждали его появления.
Сначала выбегал его младший брат с бескозыркой на стриженой голове. Бескозырка наползала ему до самого носа, а на ней… две ленточки позади с золотыми тиснеными якорями и золотая надпись по околышу. Даже не глянув в нашу сторону, будто вовсе не знаком с нами, он шел к колодцу, вытаскивал полное ведро воды. Ставил его на траву и громко кричал из-под бескозырки: