Со стыда провалиться
Шрифт:
Через час я уже прибыл в номер, полностью освободился от багажа и занялся глажкой с помощью прибора, которому подошел бы лишь один эпитет — «разъяренный».
«Если в отеле есть пресс для брюк, обязательно воспользуйся им», — припомнил я наставления жены. Сейчас мне в руки попало именно это орудие!
Я находился в процессе влезания в превосходно отглаженные брюки, когда тишину внезапно прорезал громогласный телефонный звонок. Спотыкаясь, я пересек комнату, схватил норовистую трубку и услыхал бодрый голос моего агента.
— Уже скоро! — воскликнул он. — Ты нервничаешь, Пат? Или, лучше сказать,
Через некоторое время я ощутил необъяснимое беспокойство, поэтому решил, что мне необходима физическая нагрузка. Я несколько раз обежал вокруг отеля, а затем отправился в бар. После семи или восьми порций коньяку я ощутил, что готов к встрече с публикой.
Зрелище, представившееся нам на Шарлотт-сквер, было просто ошеломляющим. Во-первых — размер шатра.
— Добрый вечер, Эдинбург! — рявкнул я в пространство пустого (пока что) шатра. — Надеюсь, сегодня вы все чувствуете себя замечательно!
— Эй, леди! — окликнул я приближавшуюся к нам женщину и приготовился к братскому рукопожатию (я читал, как Аллен Гинзберг [63] приветствовал «братьев по цвету кожи» из поколения битников).
Она чуть улыбнулась и, к моему изумлению, прошла мимо!
— Боюсь, произошла ошибка, — донесся до меня ее голос. — Сегодня здесь выступает не ваш клиент, а Харольд Пинтер [64] .
— Харольд Пинтер? — переспросил мой агент.
63
Аллен Гинзберг (1926–1997) — американский поэт. Поэмы «Вопль» и «Кэддиш» — программные для битников. В творчестве — культ стихийного, спонтанного в индивидуальной и социальной жизни, синтез репортажности и безудержного воображения.
64
Харольд Пинтер (р. 1930) — английский драматург. Пьесы близки драме абсурда.
— Да, это мой любимый писатель, — сказала женщина. — О! Взять хотя бы «Сторожа»!
Я едва не упал в обморок.
На севере за облаками задумчиво громыхнул гром. Сразу после этого на сцене появилась еще одна дама из организационной группы фестиваля. На груди у нее была прикреплена табличка с именем «МЭДЖ». Дама высказала вслух предположение, что я должен выступать «У Винни».
Как раз в этот момент, о чем ранее и предвещали сердитые раскаты над нашими головами, небеса окончательно решили разверзнуться, и струи ливня, подобно кнуту, со свистом начали хлестать палаточный тент.
Когда мы очутились на улице, мой агент расплылся в улыбке и фамильярно хлопнул меня по плечу:
— Не волнуйся, Пат! Это будут лучшие чтения в твоей жизни, а потом мы закрепим успех и отдохнем где-нибудь в клубе.
— Вот и молодцы! — поддакнула Мэдж на прощание и нырнула под навес, задержавшись лишь на секунду, чтобы выбросить остатки мутантного вида серой слизи, которая когда-то была программой фестиваля.
Мы молили разверстые небеса о пощаде и подбадривали друг друга мечтами о «бутылочке шампанского», которую мой агент торжественно пообещал купить,
Нас встретила очередная элегантно одетая женщина, на этот раз с табличкой «ВИННИ».
— Какой ужасный ливень, — вздохнула она и прибавила: — Мы готовы начать в девять, мистер Маккаби.
— «Моэ и Шандон», — шепнул мой агент, когда мы последовали за дамой внутрь. — Только представь.
Винни улыбнулась и выглянула за дверь — не начала ли собираться публика. Не начала. Я немножко погулял, рассматривая книги. Надо отдать должное, библиотека была роскошная и в очень хорошем состоянии.
Листая один из детективов, я сильно удивился, услышав снаружи чей-то рев и звон разбитого стекла. Я поднял глаза и увидел клошара с выкаченными глазами, атакующего нашу дверь: он бросался на нее и размахивал битой бутылкой с острыми краями, извергая «бесконечный поток нечленораздельной тарабарщины» — иначе и не скажешь.
— Тимми, — будто все объяснив, бросила Винни и заперла дверь на замок. — Ну это уж чересчур! Он ворует книги и продает их. Думает, мы ничего не замечаем. Но мы все видим, правда, Мойра?
— Еще бы, — откликнулась Мойра. — На прошлой неделе он стянул четыре экземпляра «Просто Уильямса»! Этому пора положить конец! Мы были слишком снисходительны к нему, мистер Маккаби, слишком снисходительны!
— Ха-ха! — Я едва не сорвался на крик. — А я-то решил, что это любитель поэзии!
— Гм, — протянула Мойра, бросив взгляд на часы. — Кстати, пора бы начинать.
В дверь постучали.
— Не открывайте, — предупредила Винни. — Наверняка опять Тимми.
— Нет, слава богу, он ушел, — сказала Мойра. — Ты разве не слышала, как он пинал урны для пожертвований?
— Слышала, — согласилась Винни.
Мы быстренько отперли дверь и, глядя на гостью, принялись строить догадки о том, кто она такая.
— Ах, господи Боже мой, как вы тут поживаете? — с сияющей улыбкой поздоровалась она, и тут я заметил, что из ее хозяйственной сумки торчит — mirabile dictu! [65] — «Весь Джеймс Джойс» в твердом переплете!
Именно этого момента я ждал.
— Ага! Вы, случайно, не моя соотечественница? — поинтересовался я.
65
странно сказать, удивительно (лат.).
— Не подскажете, как пройти на Шарлотт-сквер? У меня там чтения, — сообщила вновь прибывшая.
Хозяева вместе с гостьей вышли на улицу, а я в полном удручении наблюдал энергичную жестикуляцию, которой сопровождались указания. Как бы я воодушевился, если бы мог написать, что в этот самый миг, вопреки всему, мы с агентом подняли глаза и узрели, что на нас сломя голову несется толпа талантливых писателей — они запыхались, но при виде нас на их лицах немедленно расцветает радость, и все как один они умоляют: «Пожалуйста, скажите, что Патрик Маккейб еще не начал читать!»