Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета
Шрифт:
Да, я делаю эти мелкие и робкие шажки, потихоньку поднимаясь на свой зеленый холм. Это труд, который я взял на себя добровольно и по собственному желанию. Вернуться к холму, оглядеться, посмотреть на холм – но именно в одиночестве и своими собственными глазами. Поискать в траве, повести себя так, словно уединение – это жемчужина, которую я когда-то здесь обронил. Она скрыта от моих глаз, и это придает ей еще большую ценность.
Джозеф Вейценбаум, изобретший «Элизу», в своей книге «Возможности вычислительных машин и человеческий разум. От суждений к вычислениям» [94] (1976) предсказал, что «компьютеры вторгнутся в саму ткань, из которой
94
М.: Радио и связь, 1982.
Каждая технология рождается в определенном глобальном контексте и распространяется на фоне существующих экономических, политических и даже доктринальных ожиданий. Мы должны – вслед за Нилом Постманом – предположить, что «психологическая отстраненность от любой технологии», которая всегда кажется нам странной, «не является ни неизбежной, ни естественной».
Еду домой. Стою в автобусе, трясусь, держась одной рукой за поручень, и вижу, что вокруг меня множество молодых и не очень людей прогоняет скуку, играя на телефонах в игры. Автобус резко поворачивает, люди дружно склоняются в одну сторону, сталкиваются друг с другом, но никто не отрывает взгляд от дисплея. Пожилая седоволосая женщина отворачивается и начинает смотреть в окно, но этого никто не замечает. Для пассажиров автобуса она не существует.
Джейрон Ланье писал, что «хорошей проверкой общества на гуманность является возможность без ущерба для себя на время выпасть из него». Я воспринял эти слова как напутствие. Правда, я понимал, что выпадение из нашего современного информационного общества может сильно уменьшить мои заработки и создаст массу сложностей в сравнении с «обычной» жизнью моих сверстников. Эта преграда – трудность покинуть привычную матрицу – еще больше подогревала мои амбиции.
Я твердо решил взять отпуск и отдохнуть от будущего. На тридцать дней я вернусь в технологическое окружение моего детства. Никакого интернета. Никакого мобильного телефона. Никаких Twitter и Facebook, никаких текстовых сообщений. Никакой самостоятельной диагностики воспаления легких на сайте клиники Майо. Я оповестил всех своих издателей, родственников и близких друзей о следующем: если они захотят, то смогут позвонить мне по телефону, но если меня не будет дома, то я не отвечу. Потому что телефон отныне будет стоять на базе, а она – на кухонном столе. Сделав такое заявление, я отправился в свой заслуженный отпуск.
Мой аналоговый август
Каждое утро мы с Кенни едим овсянку, сидя за длинным деревянным столом, уткнувшись каждый в свой ноутбук. Это прекрасное время. Мы просматриваем блоги и собираем сведения, которыми можем в течение дня поделиться с такой же информированной, как мы, публикой. Я могу послать Кенни саундтрек к фильму «Голодные игры», а он – ответить мне анимацией, полученной из лондонской студии. По утрам мы обычно вместе ныряли в этот цифровой океан.
Сегодня Кенни, как обычно, занял свой пост за столом, а я остался на кухне наедине с кашей, приправленной изюмом. Я смотрю на пустой стул напротив и окликаю Кенни:
– Ты не хочешь позавтракать?
– Я уже завтракаю.
– Я имею в виду позавтракать со мной.
– Нет,
Это настоящая пытка.
Меня не покидает ощущение, что я соскочил с бешено несущейся лошади, и меня бесит наступившая вдруг абсолютная неспешность. Каждые пять минут мой мозг умоляет дать ему какой-нибудь сигнал о том, что эта неспешность – мираж, обман зрения. Как выглядит теперь ребенок Кейт? Сколько упоминаний о роботах в статьях Алана Тьюринга? Мне кажется полным безумием, что я не могу тотчас все это узнать. Многие мои вопросы остаются без ответа.
Здравствуй, 1987 год!
Я думал, что мне не составит никакого труда спрашивать у прохожих, который теперь час. Но оказалось, что это не так, и мне приходится часто покупать ненужные мне мелочи, чтобы посмотреть время на чеке. Потом Кенни, сжалившись, отдал мне свои наручные часы. Я чувствую себя так, словно у меня на шее висит детская дудочка.
Желание заглянуть в электронную почту не ослабевает. Мне кажется, что я угроблю свою карьеру, а еще растет уверенность, что предложения по многим высокодоходным книгам и фильмам устареют, без толку провалявшись в почтовом ящике.
Тем более меня удивило то, что я почти безболезненно расстался с телефоном. Правда, вернувшись домой, я первым делом кинулся к нему, ожидая найти там десятки сообщений. Но, как выяснилось, единственным, кто за двое суток пытался связаться со мной, был волонтер из благотворительной организации «Большой брат» (это что, знак свыше?).
Сходил на коктейль с Кенни и Винсом, а потом вернулся домой, чтобы перечитать «Гордость и предубеждение». Друзья в это время отправились на пивную вечеринку. Лег спать в десять часов. Кажется, я скорее, чем ожидал, привыкну к положению «затворника».
Естественно, каждое утро меня преследует инстинктивное желание залезть в почту. Это такая же потребность, как принять душ и вскипятить чайник. Без просмотра почты я чувствую себя не вполне проснувшимся. У меня такое впечатление, что я завернут в вату. Я чувствую себя ребенком, сбежавшим из дома и разочарованным тем, что никто не заметил его исчезновения.
Ночью мне снится электронная почта. До утра я писал письма Бараку Обаме и Кирстен Данст. Увы мне.
Полчаса провел в книжном магазине, прочел историю, вынесенную на обложку журнала Fast Company. Статью эту написал некий Баратунде Терстон. Человек поделился опытом отключения от интернета на двадцать пять дней. Испытал некоторое самодовольство, прочитав, что Терстон продолжал пользоваться текстовыми сообщениями и календарем Google. Более того, каждые несколько дней он заглядывал в почту, чтобы не пропустить «что-нибудь важное». Терстон пишет, что пережил настоящий прилив идей. Это вызывает у меня прилив надежды, ибо у меня, в отличие от Терстона, отпуск настоящий, а не мнимый. Так что мое благословение свыше будет несравнимым с бледными откровениями этого человека.
Никакого благословения свыше пока нет.
Мне все еще тяжело. (Но физического недомогания, как в первые дни, слава богу, уже нет.)
Мне помогает чтение Бенджамина Франклина – это его идея относительно «философского самоотречения», о чем пишет Уильям Пауэрс:
«Надо просто увидеть, что сопротивление побуждениям дает человеку больше, чем потакание своим прихотям. Вам станет легко, как только вы воистину в это поверите. Лишение себя удовольствий, казавшееся прежде безотрадным, скучным и педантичным, становится чем-то положительным и даже гедонистическим».