Собачьи дни

Чик Мейвис

— Нет, спасибо, — ответила я. — Мне нужно в магазин, — я указала пальцем, — купить чертов велосипед. Но все равно — спасибо.

Роланд послушно подъехал к магазину. На этот раз я не забыла отстегнуть ремень безопасности и ловко выбралась из машины, прежде чем новые крючки-препятствия успели ослабить мою решимость.

Когда я закрывала дверь, Роланд пристально посмотрел на меня, отчего екнуло сердце, и сказал:

— Я бы очень хотел увидеться с вами.

— Мы обязательно где-нибудь пересечемся, — весело согласилась я.

— Насчет той ночи… — начал Роланд интонацией на грани… чего? Раздражения? Отчаяния?

— О, забудьте и не вспоминайте, — сказала я. — Не надо извиняться.

Он

расширил невероятно красивые глаза:

— Я и не собирался.

— Ну, в любом случае… — Закрывая дверцу, я спросила: — Кстати, как дела у Рут?

— Прекрасно, — ответил Роланд. — Выглядит отлично… Послушайте… — Он придержал дверцу рукой, не давая мне ее закрыть.

Я нажала сильнее, добавив:

— Передавайте ей мои наилучшие пожелания!

И — щелк! — резко захлопнула дверцу.

Не знаю, как после этого у меня хватило сил на покупку велосипеда. Все, что могу сказать: матери сделаны из несокрушимого материала, потому что я купила то, что нужно, хотя одна из нас — либо я, либо продавщица — плавала в туманной дымке нереальности с существенной долей меланхолии. Вот это фиаско! Я с нетерпением ожидала этой покупки, предвкушая ликование и восторг дочери в рождественское утро, но радость потонула в эмоциях совсем другого сорта, и лицо, стоявшее у меня перед глазами, принадлежало отнюдь не Рейчел. Глупая женщина, твердила я себе, но это мало помогало.

Я позвонила Гордону, чтобы извиниться. Он довольно благосклонно принял извинения, но мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы он не услышал смеха при заявлении:

— Нос все еще распухший. И останется припухшим, когда я поеду на Барбадос!

Мысль о Гордоне, лежащем, как лоснящийся лобстер с украшением — мороженой вишенкой, очень подняла настроение, и мне даже удалось изобразить раскаяние.

— Не знаю, что на меня нашло, — сокрушалась я.

— Наверное, климакс, — съязвил Гордон. — Следи за собой, не то клептомания начнется. Счастливого Рождества. — На этом он повесил трубку.

Этот образец мужской логики, безжалостно ударивший по больному месту, вместе с образом Роланда, упорно стоявшего перед мысленным взором, почти уничтожили праздничное настроение. Но по крайней мере теперь я стала не только жалкой, но и злой, а с последним смириться гораздо легче. Временами я впадала в настоящую истерику. Например, когда Рейчел (вдоволь поохав и поахав над новым велосипедом) открыла подарок от папы, а это оказалась седельная сумка (практичная, водонепроницаемая и пластиковая), я хохотала несколько минут, не в силах справиться с собой, пока Брайан, внезапно вспомнив, чему научился у Ванды, не начал лаять. От неожиданности я моментально забыла про смех.

С несокрушимым оптимизмом я распевала во весь голос за пианино на суаре у Лидии. Рейчел неоднократно многозначительно подмигивала и тихо просила перестать, но я отказалась. Джо с детьми, гостившие у нас на Рождество, прощаясь, с восторгом заявили, что им все понравилось, особенно игра в прятки, от которой гости буквально валились с ног — пришлось много бегать вверх-вниз по лестнице и громко кричать. Имею удовольствие заверить читателя, что тоже принимала участие в играх и проявила качества прирожденного лидера.

Это было моим первым Рождеством на свободе, праздником, которого я с нетерпением ожидала как некоего водораздела, момента, позволяющего увидеть, насколько атрофировались разорванные узы. То был несравненный миг счастья, подлинной независимости, веселья без малейшего чувства вины… Ладно, признаюсь, не все из сказанного выше правда, кое-что я просто придумала.

На рождественских фотографиях я запечатлена с широкой улыбкой, не сходившей с лица, и с мишурой в волосах. Есть даже снимок, где я ласково чешу Брайану уши, тоже украшенные мишурой, а он смотрит на меня снизу

вверх с горячей любовью и желанием, словно моя персона пробудила в псе воспоминания о Булстроде… Несмотря на праздничную мишуру, в моем облике определенно проступили начальные признаки миссис Помфрет, чему мне, если я не кривила душой в своих невысказанных чаяниях, следовало только радоваться.

Но я не обрадовалась.

На снимках я впервые заметила морщины, которых не было раньше. Держа фотографии под ярким электрическим светом, я с тревогой изучала свое лицо. В результате пристального осмотра я начала проводить перед зеркалом значительно меньше времени, чем обычно, — мне даже удавалось накраситься не глядя (оказывается, и такое возможно). Еще я решилась на безобразное мотовство — купила чудовищно дорогой крем против морщин у одной из куколок Барби в универмаге и, естественно, оторвала ценник с коробочки, прежде чем оставить ее на туалетном столике. Пусть я болезненно отношусь к возрастным изменениям, но не хватало еще, чтобы кто-нибудь узнал, что меня это задевает. Треволнения чуть не свели меня с ума — возможно, и впрямь начало климакса. Мне этого страшно не хотелось, хотя еще совсем недавно я ожидала менопаузу как приятную веху на пути к спокойной старости. Чертов Гордон… Я мечтала, чтобы его искусали песчаные блохи, чтобы он утонул в чудесном бирюзовом море или чтобы солнце поджарило его нос до ровного малинового колера. Где бы он ни находился, я надеялась, что ему очень плохо.

Новогодний вечер прошел прекрасно: я провела праздник в Лондоне, с Ванессой и Максом: друзья устроили очередную вечеринку в отеле — настоящий джаз-банд и все такое. На праздник я явилась с огнем в сердце и твердым намерением протанцевать ночь напролет. Рудольфа-Рэндольфа на празднике не оказалось. Сперва я немного пала духом, потому что, обуянная гордыней, рожденной решимостью раз и навсегда отступить от шаблона, все-таки собралась завести с ним легкий флирт. При известной доле воображения курчавая растительность на шее и нудное лицо могут сойти за привлекательную внешность, но, откровенно говоря, я сосредоточилась на том, что он богат. Это прекрасно стимулирует и заставляет собраться, особенно женщину, недавно отлучившую Гордона от груди. Я планировала быть неотразимой, забавной и желанной (в мечтах такое сочетание прекрасно работало) и сказать «да» независимо от последствий, поэтому для меня отсутствие Рэндольфа стало настоящим ударом. Не иначе и этот махнул на Барбадос… Разочарование умерила ироническая мысль: может, он встретится с Гордоном и Мирандой — в конце концов, возможно все, — и Гордон, нянчась с пострадавшим носом, пустится рассказывать о злодейке-жене, причем ни один из них не догадается, что речь идет об общей знакомой. Мысль о возможном комичном происшествии почти развеяла грусть. В тот вечер я твердо решила считать забавным все подряд, а пока происходящее упорно не желало становиться забавным, подхватила Макса, а затем некоего Энтони, смахивавшего на гиппопотама, и закружилась по залу в огненном танце. На мне было то самое желтое платье и туфли (скверная уступка немодности), и в этот раз я от души радовалась своему наряду. Мы с Энтони откололи потрясающий (мебель) танец. Ванесса взирала на наши безумства с удовольствием.

Мы так ужасно веселились, что я не удержалась от признания во время одного из наименее маниакальных номеров. Энтони замедлил движения в такт музыке и прижал меня к себе, но мне вовсе не улыбалось тереться носом о лацкан костюма, поэтому я вывернулась из его объятий, улыбнулась кавалеру снизу вверх и заявила:

— А здорово у нас с вами получается, вы не находите?

В ответ он нервно улыбнулся и сказал, что да.

Я добавила — больше для себя, чем для него, ощущая умеренное любопытство: