Собачьи истории
Шрифт:
– Оперировать! – Он уперся в стол обеими ладонями.
Я ободряюще улыбнулся.
– Я понимаю ваши чувства, но, честное слово, причин тревожиться нет. Я ведь вам говорил, что операция очень простая.
– Я знаю, знаю! – простонал он. – Но я не хочу, чтобы его… чтобы его резали. Поймите же! Одна мысль об этом…
И я не сумел его переубедить. Он категорически отказался даже думать об операции и решительным шагом вышел из приемной вместе с Перси. Я смотрел, как он идет через улицу к своему дому, полагая, будто я знаю, на что именно он себя обрекает. Но нет,
Истинным мученичеством, не более и не менее!
По моему мнению, «мученичество» – наиболее подходящее слово для того, что пришлось пережить мистеру Партриджу в следующие недели: яичко с каждым днем становилось все массивнее, а манера Перси закручивать хвост колечком открывала его на всеобщее обозрение.
Когда они гуляли, люди оборачивались и смотрели им вслед. Перси трусил как ни в чем не бывало, а мистер Партридж сосредоточенно смотрел прямо перед собой, делая вид, будто ни о чем не подозревает. Мне было больно смотреть на них, особенно на бедного изуродованного песика.
Невозмутимое достоинство мистера Партриджа всегда делало его объектом дружеских насмешек, которые он переносил стоически. Но теперь, когда они сыпались на Перси, он глубоко страдал.
Как-то днем маленький художник привел Перси в приемную, и мне показалось, что он вот-вот расплачется. Я мрачно осмотрел мошонку. Она теперь отвисала на добрые шесть дюймов и покачивалась, действительно, самым смешным образом.
– Знаете, мистер Хэрриот, – еле выговорил художник, – какие-то малолетние хулиганы написали мелом на моем окне: «Спешите видеть знаменитую китайскую собаку Вон Ви-сит». Я только сейчас кончил отмывать стекло.
Я потер подбородок.
– Стоит ли обращать внимание на шутку с такой бородой? На вашем месте, мистер Партридж, я бы выкинул это из головы.
– Не могу! Я ночей не сплю.
– Так почему же вы не позволяете мне прооперировать его? Вы бы сразу избавились от всех тревог.
– Нет! Нет! Я не в силах… – Его голова поникла, лицо дышало невыразимой горестью. Он устремил на меня испуганный взгляд. – Я боюсь, понимаете? Боюсь, что он умрет под анестезией.
– Ну послушайте! Он крепкий, сильный. Для подобных страхов нет никакого основания.
– Но риск ведь все-таки есть?
У меня опустились руки.
– Операций без какой-то доли риска не бывает, да, конечно. Однако в данном случае…
– Нет. И довольно! Слышать об этом не могу! – крикнул он и, схватив поводок Перси, выбежал из приемной.
Дальше все шло хуже и хуже. Опухоль продолжала расти, и теперь я уже хорошо видел ее из окна приемной, когда песик проходил по противоположному тротуару, и еще я замечал, что взгляды встречных и неизбежные насмешки начинают сказываться на мистере Партридже. Щеки у него ввалились, лицо побледнело.
Но поговорить мне с ним пришлось лишь через несколько недель в базарный день. Начинался дневной прием, и окрестные фермеры заходили расплатиться по счетам. Я прощался с одним из них и тут заметил, что по тротуару напротив идут Перси и его хозяин. И сразу же обнаружил, что песик отставляет заднюю
Я не выдержал и окликнул мистера Партриджа.
– Послушайте, – сказал я, когда он перешел улицу, – дайте же мне убрать эту штуку! Она мешает ему ходить, он хромает. Долго так продолжаться не может!
Художник ответил мне затравленным взглядом. Мы продолжали молча стоять на крыльце, но тут из-за угла с чековой книжкой в руке вышел Билл Долтон. Билл, краснолицый тучный фермер, большую часть базарных дней проводил в «Черном лебеде», и теперь, когда он твердым шагом подошел к крыльцу, нас обволокла волна пивных паров.
– Эгей, Роли, старина! Ну как делишки? – взревел он, хлопая маленького художника по спине могучей ладонью.
– Прекрасно, Уильям, благодарю тебя. А как ты поживаешь?
Но Билл не ответил. Все его внимание сосредоточилось на Перси, который прошел вперед по тротуару. Билл несколько секунд не отводил от него ошеломленных глаз, а затем с подавленным хихиканьем обернулся к мистеру Партриджу и скроил серьезную мину.
– Знаешь, Роли, – сказал он, – этот твой волкодав ну прямо списан с того молодого китайца, у которого были разные яйца: одно за его грехи – меньше собачьей блохи, зато другое – побольше зайца! – Декламацию он завершил взрывом громового хохота, после чего бессильно повис на железной решетке.
Мне показалось, что мистер Партридж сейчас его ударит: глаза его сверкали яростью, подбородок и губы тряслись… Но он взял себя в руки и обернулся ко мне.
– Можно вас на пару слов, мистер Хэрриот?
– Конечно, – ответил я и пошел рядом с ним по улице.
– Вы правы, – сказал он. – Перси операция необходима. Когда вы им займетесь?
– Завтра, – ответил я. – Не кормите его больше. Завтра я вас жду в два.
Когда на другой день я увидел песика на операционном столе, то испытал необыкновенное облегчение. Анестезиологом был Тристан, и я быстро удалил огромное яичко, захватив и значительную часть семявыводящего протока, чтобы наверняка убрать все ткани, задетые опухолью. Тревожило меня только то, что из-за долгой задержки с операцией была уже затронута мошонка, а это могло привести к рецидиву. И тщательно удаляя из стенки мошонки пораженные места, я проклинал нерешительность мистера Партриджа. Наложив последний стежок, я мысленно подержался за дерево.
Маленький художник пришел в такой восторг, увидев, что его любимец после моих манипуляций и жив, и избавился от безобразной опухоли, что у меня не хватило духу высказать свое опасение, но мне было немного не по себе. Если опухоль разрастется вновь, поручиться за успех новой операции я уже не мог.
Ну а пока я радовался возвращению моего пациента к нормальной жизни. У меня теплело на сердце всякий раз, когда я видел, как он семенит по улице, такой же бодрый и веселый, но освобожденный от уродства, которое так отягощало жизнь его хозяина. Иногда я словно случайно шел за ним по улице к рыночной площади, ничего не говоря мистеру Партриджу, но внимательно поглядывая на задние ноги Перси и основание хвоста.