Собачьи истории
Шрифт:
– Серьезного-то нет, так, покашливает. Но я хочу его подлечить.
– Разумеется, разумеется. Я сейчас же приеду, мистер… Э…
– Пим моя фамилия, а живу я рядом с почтой в Роффе.
– В Роффе?
– Ну да. В двух милях от Хенсфилда.
Я облегченно вздохнул.
– Хорошо, мистер Пим. Я выезжаю.
– Спасибо, – голос немного смягчился. – Теперь, значит, не спутаете. Пим из Роффа, вот я кто.
Все стало ясно: Пим из Роффа – Пимизров! Такое простое объяснение.
Подобные мелкие происшествия оживляли неделю, но я с нарастающим напряжением ожидал возвращения
Я понял это, еще не откинув занавески. Роковой запах разлился по всему дому, а когда я вышел за занавеску, он оглушил меня – тошнотворный смрад разложения.
Гангрена. Всю неделю я опасался ее – и, как оказалось, не напрасно.
Остальные клиенты – человек шесть – постарались отодвинуться от Гиллардов как можно дальше, а они смотрели на меня с вымученной улыбкой. Ким попытался подняться мне навстречу, но я видел только беспомощно болтающуюся заднюю ногу под разбухшими складками моей недавно такой твердой гипсовой повязки!
И надо же было, чтобы Гилларды оказались последними! Мне пришлось прежде принять остальных животных. Я осматривал их, назначал лечение, мучаясь от бессилия и стыда. Что я сделал с этим чудесным псом? Какое безумие толкнуло меня на подобный эксперимент? Раз началась гангрена, даже ампутация ноги его, возможно, уже не спасет. Ему грозит гибель от сепсиса, а что я могу сделать в этой дыре?
Когда наконец настала очередь Гиллардов, они вошли, ведя хромающего Кима, и мне стало еще тяжелее, потому что я снова увидел, какой он красавец. Я нагнулся над большой золотистой головой, а он дружелюбно заглянул мне в глаза и помахал хвостом.
Подсунув руки ему под грудь, я сказал Питеру Гилларду:
– Перехватите его под задние ноги. Вот так.
Мы подняли тяжелого пса на стол, хлипкая мебель немедленно перекосилась, но на этот раз Гилларды были наготове и подставили колени под распорки отлично слаженным движением.
Кима мы положили на бок, и я потрогал повязку. Обычно гипсовый лубок снимают с помощью особой пилы, и эта операция требует большого терпения и времени, но тут под моими пальцами были только вонючие тряпки. Дрожащей рукой я разрезал повязку ножницами вдоль и снял ее.
Вот сейчас я увижу холодную мертвую ногу характерного зеленоватого оттенка… Однако под гноем и сукровицей подживающие мышцы были на удивление здорового розового цвета. Я взял лапу в руки, и сердце у меня радостно забилось. Лапа была теплой – и вся нога до заплюсневого сустава тоже. Ни малейших признаков гангрены!
Меня вдруг сковала страшная слабость, и я прислонился к столу.
– Запах, конечно, ужасный… Но ведь гной и прочие выделения неделю разлагались под повязкой. А нога выглядит гораздо лучше, чем я ожидал.
– Вы… вы думаете, что можете ее спасти? – дрожащим голосом спросила Марджори Гиллард.
– Не знаю. Нет, я правда не знаю. Предстоит еще столько всякого… Но пока, на мой взгляд, все идет
Я обработал поверхность спиртом, присыпал йодоформом, наложил свежую вату и еще два гипсовых бинта.
– Теперь, Ким, тебе будет полегче, – сказал я, и пес, услышав свое имя, хлопнул хвостом по столу.
Я повернулся к его хозяевам:
– Ему надо еще неделю побыть в гипсе. Так что вы думаете делать дальше?
– Останемся здесь, – ответил Питер Гиллард. – Мы нашли удобное местечко у реки. И довольно приятное.
– Отлично. Ну, так до следующей субботы.
Я смотрел, как Ким проковылял на улицу, высоко держа свой новый белый лубок, и на меня нахлынула теплая волна радости.
Однако где-то в глубине сознания предостерегающе звучал тихий голосок: до выздоровления еще далеко.
Как мне повезло, что тогда гражданская война в Испании еще была в моей памяти. Я бы ни за что не осмелился заковать ногу Кима в гипс, если бы мне не довелось прочесть о чудотворном исцелении солдат, чьи страшные раны приходилось лечить таким способом, потому что никаких других в распоряжении хирурга не было.
31. Собачьи бега и неожиданный выигрыш
Вторая неделя прошла тихо. Я получил открытку с видом Блэкпулской башни от семейства Стьюи. Погода стоит знойная, и они еще никогда так чудесно не отдыхали. Я попытался представить себе, как они проводят время, а несколько недель спустя, уже в Дарроуби, получил наглядное доказательство – снимок, сделанный пляжным фотографом. Все семейство стояло в море, улыбаясь прямо в объектив, а волны лизали им колени. Дети размахивали совками и ведерками, младенец болтал над водой кривыми ножками, но особенно умилил меня Стьюи: из-под повязанного на голове носового платка сияла блаженная улыбка, крепкие подтяжки поддерживали мешковатые брюки, аккуратно подвернутые до колен. Он был живым воплощением британского папаши на отдыхе.
Последним событием моего пребывания в Хенсфилде оказалось посещение местных собачьих бегов. Во вторую пятницу каждого месяца Стьюи осматривал там собак-участниц.
Снаружи Хенсфилдский стадион особого впечатления не производил. Он был встроен в естественную ложбину между закопченными склонами двух холмов и окружен покосившимся забором.
Вечер выдался прохладный. Подъезжая ко входу, я внимал жестяным звукам, льющимся из громкоговорителей: Джордж Формби распевал «Когда я мою окна», бренча на своем знаменитом укелеле.
Стадионы, специализирующиеся на собачьих бегах, бывают самые разные. Студентом я сопровождал ветеринаров, которые приглашались Национальным клубом собачьих бегов, чем мой личный опыт исчерпывался. Это же был нелицензированный «подпольный» стадион, совершенно непохожий на те, где мне доводилось бывать. Нет, конечно, есть немало подпольных стадионов, пользующихся заслуженно высокой репутацией, но этот выглядел каким-то жалким и двусмысленным. Именно таким, какой будет пользоваться услугами Стьюи, подумал я кисло.