Собачьи истории

Хэрриот Джеймс

И действительно, это смахивало на чудо. Корги шел двенадцатый год, и возраст уже заметно сказывался на его движениях и зрении, а трехлетний буль-терьер еще только приближался к полному расцвету сил. Коренастый, с широкой грудью, крепким костяком и литыми мышцами, он был грозным зверем, но когда объедание уха зашло слишком далеко, он лишь нежно забрал голову Шкипера в свои мощные челюсти и подождал, пока песик не угомонится. Эти челюсти могли быть безжалостными, как стальной капкан, но маленькую голову они удерживали, словно любящие руки.

Десять

дней спустя Джек привел обоих псов, чтобы снять швы. Подняв их на стол, он с тревогой сказал:

– Джинго что-то плох, мистер Хэрриот. Уже два дня ничего не ест и ходит как в воду опущенный. Может быть, ему в рану попала инфекция?

– Не исключено! – Я торопливо нагнулся, и мои пальцы ощупали длинный рубец на боку. – Но никаких признаков воспаления нет. Припухлости и болезненности тоже. Рана прекрасно зажила.

Я сделал шаг назад и осмотрел буль-терьера. Вид у него был унылый – хвост поджат, глаза пустые, без искры интереса. Его приятель принялся деловито грызть ему лапу, но даже это не вывело Джинга из апатии.

Шкипера явно не устраивало такое невнимание, и, оставив лапу, он взялся за ухо. Снова ни малейшего впечатления. Тогда корги начал грызть и тянуть сильнее, так что массивная голова наклонилась, но буль-терьер по-прежнему его не замечал.

– Ну-ка, Шкипер, прекрати! Джинго сегодня не в настроении возиться и играть, – сказал я и бережно опустил корги на пол, где он негодующе завертелся между ножками стола.

Я внимательно осмотрел Джинго, но единственным угрожающим симптомом была высокая температура.

– У него сорок и шесть, Джек. Несомненно, он очень болен.

– Так что с ним?

– Судя по температуре, какое-то острое инфекционное заболевание. Но какое – сразу сказать трудно.

Я поглаживал широкую голову, водил пальцами по белой морде и лихорадочно думал.

Вдруг хвост слабо вильнул и пес дружески обратил глаза на меня, а потом на хозяина. И вот это-то движение глаз стало ключом к разгадке. Я быстро отвернул верхнее веко. Конъюнктива выглядела нормально розовой, но в чистой, белой склере мне почудилась слабая желтизна.

– У него желтуха, – сказал я. – В его моче вы никаких особенностей не заметили?

Джек Сэндерс кивнул:

– Да. Теперь припоминаю. Он задрал ногу в саду, и струя была темной.

– Из-за желчи. – Я легонько надавил живот, и буль-терьер вздрогнул. – Да, участок явно болезненный.

– Желтуха? – Сэндерс поглядел на меня через стол. – Где он мог ее подцепить?

Я потер подбородок.

– Ну, при виде собаки в таком состоянии в первую очередь взвешиваю две возможности – отравление фосфором и лептоспироз. Но высокая температура указывает на лептоспироз.

– Он заразился от другой собаки?

– Возможно, но скорее от крысы. Он охотится на крыс?

– Иногда. Они кишмя кишат в старом курятнике на заднем дворе, и порой он бегает туда поразвлечься.

– Вот именно! – Я пожал плечами. – Других причин можно не искать.

Сэндерс кивнул.

– Во всяком случае, хорошо, что вы сразу

установили болезнь. Тем скорее удастся ее вылечить.

Я несколько секунд молча смотрел на него. Все было далеко не так просто. Мне не хотелось его расстраивать, но ведь передо мной был умный, уравновешенный сорокалетний мужчина, учитель местной школы. Ему можно и нужно было сказать всю правду.

– Джек, эта штука почти не поддается лечению. Страшнее собаки с желтухой для меня ничего нет.

– Настолько серьезно?

– Боюсь, что да. Процент летальных исходов очень высок.

Его лицо страдальчески омрачилось, и у меня от жалости защемило сердце, но такое предупреждение смягчало предстоящий удар: ведь я знал, что Джинго может погибнуть в ближайшие дни. Даже теперь, тридцать лет спустя, я вздрагиваю, увидев в собачьих глазах этот желтоватый отлив. Пенициллин и другие антибиотики воздействуют на лептоспиры – штопорообразные микроорганизмы, возбудители этой болезни, но она все еще нередко завершается смертью.

– Ах так… – Он собирался с мыслями. – Но ведь что-то вы можете сделать?

– Ну разумеется, – сказал я энергично. – Я введу ему большую дозу противолептоспирозной вакцины и дам лекарства для приема внутрь. Положение не совсем безнадежно.

Я сделал инъекцию вакцины, хотя и знал, что на этом этапе она малоэффективна, – ведь иного средства в моем распоряжении не было. Вакцинировал я и Шкипера, но совсем с другим чувством: его это почти наверное уберегало от заражения.

– Еще одно, Джек, – добавил я. – Лептоспироз передается и людям, а потому, ухаживая за Джинго, принимайте все меры предосторожности. Хорошо?

Он кивнул и снял буль-терьера со стола. Могучий пес, подобно большинству моих пациентов, поторопился ускользнуть из смотровой, полной пугающих запахов, не говоря уж о моем белом халате. Джек проводил его взглядом и с надеждой повернулся ко мне:

– Посмотрите, как он бежит! Наверное, ему не так уж плохо?

Я промолчал, горячо желая, чтобы он оказался прав, но в моей душе росла гнетущая уверенность, что этот чудесный пес обречен. Ну, в любом случае скоро все станет ясно.

И все стало ясно. На следующее же утро. Джек Сэндерс потопил мне еще до девяти.

– Джинго что-то поскучнел, – сказал он, но дрожь в его голосе противоречила небрежности этих слов.

– Да? – Мое настроение сразу упало, как всегда в подобных случаях. – И как он себя ведет?

– Боюсь, что никак. Ничего не ест… лежит… словно мертвый. А иногда его рвет.

Ничего другого я и не ждал, но все равно чуть было не пнул ножку стола.

– Хорошо. Сейчас приеду.

Джинго уже не повилял мне хвостом. Он скорчился перед огнем, вяло глядя на рдеющие угли. Желтизна в его глазах стала темно-оранжевой, а температура поднялась еще выше. Я повторил инъекцию вакцины, но он словно не заметил укола. На прощание я погладил гладкую белую спину. Шкипер, по обыкновению, теребил приятеля, но Джинго не замечал и этого, замкнувшись в своих страданиях.