Собачьи истории

Киплинг Редьярд Джозеф

Той ночью Гарм плохо спал, поскуливая во сне. Один раз он вскочил с лаем – звонким, пронзительным – я слышал, как он машет хвостом, но затем он проснулся, лай перешёл в вой и замер. Пёс видел сны – себя и хозяина, снова вместе, а я чуть не рыдал. Стенли повёл себя совершенно по-дурацки.

Инвалидная команда сделала первый привал на Амритсарской дороге⁴⁸, в нескольких милях от казарм, в десяти милях⁴⁹ от моего дома. Один из офицеров изловчился вернуться ради последнего хорошего ужина (в походе всегда готовят скверно) и случайно повстречал меня в клубе. Мы состояли в близкой дружбе, и я знал, что ему ведома настоящая любовь к собаке.

Приятель мой держал большого толстого ретривера⁵⁰ и взял его с собой в горы для поправки здоровья; сейчас был только апрель, но пухлый коричневый пёс на клубной веранде шумно отдувался и пыхтел, словно готов был взорваться.

– Удивительно, – сказал офицер, – под какими предлогами эти мои хворые стремятся назад, в казармы. Сегодня один малый из моей роты попросился обратно в поселение, чтобы уплатить просроченный долг. Эта уловка так меня захватила, что я дал разрешение, и счастливец покатил по дороге в экке⁵¹, гремя бубенцами, как Панч⁵² на ярмарке. Десять миль чтобы уплатить долг! А вдруг это правда?

– Подвезите меня до дому, и узнаете ответ, – сказал я.

И мы поехали домой в его собачьей коляске с ретривером; и по дороге я рассказал спутнику историю Гарма.

– А я-то дивился, куда пропал этот зверь. Лучшая собака в полку, – сказал мой друг. – Месяц назад я предложил за него двадцать рупий. Но, как вы говорите, теперь он залог хорошего поведения Стенли – а тот один из лучших моих людей, когда выбирает в пользу службы.

– Теперь мы знаем подоплёку, – ответил я. – Он принимает всё близко к сердцу, второсортный человек так не умеет.

Стараясь не шуметь, мы подъехали к дальнему концу сада и крадучись обогнули дом. У самой стены между деревьями тамариска⁵³ было укромное местечко, где, как я приметил, Гарм прятал косточки и куда не пускал никого, даже Виксен. Полная индийская луна высветила склонённую над собакой фигуру в белом мундире.

– Прощай, старина!

Увы, мы подслушивали, не в силах удержаться от соблазна.

– Бога ради, не давай себя кусать, не заразись бешенством от какой-нибудь мерзкой шавки. И блюди себя, старик. Не напейся; не носись, не обижай друзей. Ты будешь грызть кости, и есть галеты, и убивать врагов как джентльмен. Я ухожу – только не вой – ухожу в Казаули, и больше не смогу тебя навещать.

Я слышал, как он тронул Гарма за нос, задранный к звёздам.

– Останешься здесь и будешь вести себя хорошо, а я… я ухожу, и постараюсь выдержать, вот только не знаю, как уйти от тебя. Не знаю…

– Что за чушь, – сказал офицер, поглаживая своего старенького, толстого, глупого ретривера. Он окликнул рядового; тот вскочил на ноги, вышел к нам и отдал честь.

– Вы здесь? – спросил офицер, пряча глаза.

– Так точно, сэр, но как раз ухожу.

– Я собираюсь ехать в одиннадцать. Поедете со мной, в коляске. Мне не нужны загнанные до полусмерти больные. Прибудете и доложитесь в одиннадцать.

Мы вошли в дом, едва ли обменявшись и парой слов; офицер что-то бормотал и ласково потрёпывал уши ретривера.

Он – позорно и неприкрыто – пребывал под пятой у пса; и когда тот заковылял на кормёжку в кухонный домик, меня осенило.

В одиннадцать, когда выяснилось, что собака офицера исчезла, и никто не может её найти, мой гость поднял неимоверный шум. Он звал собаку, кричал, бурлил яростью, устроил получасовую облаву в моём саду.

Я сказал:

– Он непременно вернётся к

утру. Пошлите человека с попутным поездом, и я передам ему пса – если животинка вернётся.

– Животинка? – взвился офицер. – Я ценю пса выше любого из своих знакомых. Вам хорошо говорить: ваша собака при вас.

Она была при мне – у моих ног – а если бы Виксен потерялась, никто в доме не получил бы ни денег, ни еды до её возвращения. Но люди, обуянные любовью к собакам, не заслуживают удара хлыстом. Мой друг обязан был ехать со Стенли на заднем сидении, а потом псарь обратился ко мне:

– Что за скотина, эта собака Буллен-сагиба! Только посмотрите!

Я пошёл в хижину псаря, где тщательно связанный жирный старый подлец спокойно лежал на коврике. Он, должен был слышать, как хозяин битых полчаса звал его, но не сделал и попытки откликнуться.

– У него нет лица⁵⁴, – ядовито выразился слуга. – Он пунья-кутер (спаниель). Слышал голос хозяина, и совсем не пытался содрать повязку с морды. Виксен-баба постаралась бы уйти через окно, а Большой Пёс – растерзать меня связанными челюстями. Верно, что собаки бывают разные.

На следующий вечер вернулся не кто иной, как Стенли. Офицер послал его за четырнадцать миль⁵⁵ по железной дороге с запиской ко мне: вернуть ретривера, если тот нашёлся, а если нет – назначить большое вознаграждение. Обратный поезд отправлялся в половине одиннадцатого, и Стенли прогостил у нас до десяти, беседуя с Гармом. Я спорил, я умолял его; я даже грозился пристрелить бультерьера; но тщедушный солдат был твёрже камня, хоть я расщедрился на превосходный обед и вёл себя очень сурово. Гарм не хуже меня понимал, что видит хозяина в последний раз, и тенью ходил за Стенли. Ретривер промолчал, только облизнулся после ужина, да затрусил вразвалочку прочь, не подумав сказать «спасибо», и псарь посмотрел на него с омерзением.

Так прошло последнее свидание, и я чувствовал себя несчастным, как Гарм, всю ночь стонавший сквозь сон. Наутро, в конторе, он улёгся под стол рядом с Виксен и лежал там ничком до самого возвращения домой. Он больше не бегал на веранду и не выскальзывал из конторы для тайных бесед со Стенли. Наступили жаркие дни, и я запретил собакам бегать за коляской. Теперь мы ездили на одном сидении: Виксен клала голову на сгиб моего левого локтя, а Гарм цеплялся за левый поручень.

Виксен в эти минуты ликовала. Она отзывалась на любое обстоятельство в уличном движении – будь то преградившая путь воловья упряжка, верблюд или ведомый под уздцы пони; она простирала своё величие над плебеями-соплеменниками, бегущими в дорожной пыли. Она никогда не тявкала попусту, но лай её был известен всей Мэлл, и прочие имевшие хозяев терьеры тявкали в ответ, а погонщики волов, обернувшись через плечо, с усмешкой уступали нам дорогу.

Но Гарму было не до того. Он сидел, уставившись вдаль крупными глазами и плотно сомкнув страшную пасть. В конторе ютилась и третья собака – питомец моего босса. Мы звали пса «Бобом-библиотекарем» за обыкновение воображать, что за книжными полками таятся несуществующие крысы, и охотиться на них, сбрасывая на пол добрую половину папок с подшивками старых газет. Но и Боб, этот благонамеренный дурень, никак не мог развлечь Гарма. Когда он высовывал башку из-за двери и пыхтел: «Гарм! Крысы! За мной!», буль скрещивал передние лапы, делал поворот кругом, и брошенный без внимания Боб безответно скулил ему в безразличную спину. В те дни контора была не приветливее могилы.