Собачий принц

Эллиот Кейт

Он почтительно склоняет голову. Он не настолько глуп, чтобы оспаривать законы, управляющие Детьми Скал. Да, у него нет имени. Но разве Алан Хенриссон не дал ему имя? Разве не называли его люди Пятым Сыном», думая, что это имя? Он будет терпеливым. Терпение — сила Мудроматерей, сила земли.

Старомать Хаконин достает из кожаного мешка нож решения.

— Если мои сыновья и братья будут сражаться на вашей стороне, если наши собаки побегут с вашими воинами и наши рабы будут работать на Кровавое

Сердце, что выдадите мне взамен?

— Я победил вас.

— Этим ножом я вскрываю яйца. — Старомать подняла нож, солнце отразилось в его черном гладком лезвии. — Этот клинок способен перерезать кость и вскрыть каменную оболочку яйца. Этим ножом я отделяю слабое от сильного, и тоже самое делают мои сестры к северу и к югу отсюда. Это нож выбора жизни и смерти, а смерть ты победить не можешь, потому что сам смертен. Что ты мне дашь взамен? Чего ты хочешь? — спросил он.

Я дала жизнь дочерям. Одна начинает затвердевать. Ребра ее крепнут, и скоро ее время придет. Эти гнезда с моей кладкой ты рассеял, у нее будет мало братьев, чтобы следить за полями и пастбищами, чтобы защищать Хаконин. Я больше не дам кладки, а ее время еще не пришло. Пообещай мне, что, когда она даст жизнь дочерям, когдапридет ее время заботиться о гнездах, которых ей много понадобится, чтобы поддержать силу племени, я пошлю за тобой и ты совершишь с ней ритуал. Гнезда Хаконин будут твоей работы.

— Только самец с именем может совершать ритуал с Младоматерью, — отвечает он осторожно, ощущая ускоренный ток крови в жилах. Такие слова, будучи произнесенными, не могут быть отменены. Опасно брать на себя то, что принадлежит немногим имеющим имя. Но эта Старомать знает, как знает и он сам, что со временем он станет одним из них. Он должен лишь быть терпеливым и безжалостным.

— Пройдет еще много сезонов, прежде чем я должна буду отправиться во фьолл, прежде чем она займет мое место. Пообещай мне это, и мы закрепим нашу сделку. Твое потомство для наших гнезд, наши сыны и братья для твоей армии.

— Я обещаю, — произнес он. — Я скрепляю свое слово кровью брата. — Он подозвал одну из собак, выругался, когда она цапнула его за руку, и схватил за шиворот, чтобы подтащить поближе. Зловонное дыхание ее пасти ударяет ему в лицо. Он разрезает горло собаки, жертвенная кровь льется на землю. Затем он роняет мертвое животное в лужу крови, забрызгавшей золотые, серебряные и фаянсовые украшения его набедренной брони.

Старомать приказывает одной из своих Быстродочерей стать перед ней на колени. Она запускает руку в густые волосы дочери и быстрым движением срезает их.

— Этим я подтверждаю нашу сделку. Спряди и скуй их, и пусть они будут на тебе, когда я тебя вызову.

Он подтверждает сделку. Ее сыновья и братья задирают головы, подставляя глотки, холодное зимнее солнце сверкает на гладкой металлической коже — медной, бронзовой, золотой, серебряной,

серо-железной. Он улыбается, в его зубах сверкают драгоценные камни. Сегодня он добавит еще один. Как говорят в его народе, самоцветы что похвальба: раз показал — трудно удержаться.

Быстродочь подносит свои отрезанные волосы. Осторожно переступая через мертвых сестер, она подходит к нему ипротягивает ему волосы. Он принимает тяжелые пряди, стараясь не потерять равновесие. Нигде больше нет такого чистого золота, даже глубоко под землей, в шахтах, вырытых гоблинами. Этим золотом он украсит новую набедренную броню, свою собственную, а не подаренную отцом.

— Алан! — Голос отца вырвал его из паутины сна.

Алан сел. Свет лился через открытое окно спальни, которую он делил с отцом и собаками. Другой лорд спал бы в окружении множества слуг, но это было не в обычае графов Лавас.

— Тебе что-то снилось, — сказал Лавастин, вставая и подходя к окну. Он закрыл ставни, в спальне потемнело. Снаружи было очень холодно. В комнате горели три жаровни — непозволительная роскошь. Алан потер руки, стряхивая сон. Он встал и начал одеваться. Собаки скреблись в дверь.

— Тебе что-то снилось, — повторил Лавастин.

— Снилось. — Алан обмотал икры полотняными лентами, натянул нижнюю шерстяную рубашку, сверху — еще одну, на куньем меху.

— Конечно, снова Эйка. — Лавастин всегда хотел услышать о дикарях.

Алан вдруг резко рассмеялся.

Воспоминание о последнем взгляде Генри еще досаждало ему, но по прошествии двух месяцев уже не причиняло боли. Здесь было слишком много дел. Зимой жизнь в крепости текла медленнее, чем летом. Он много тренировался, считая себя трусом. В следующий раз все будет не так, думал он. В следующий раз все будет иначе. Он присутствовал при разговорах Лавастина с управляющими, с клириками, с немногими путешественниками, которые отваживались пересекать страну зимой и на день-два задерживались в графском замке. Алан учился вести себя, как подобает лорду.

— Эйка, — признался Алан. — Пятый Сын. Мне кажется, он собирается жениться. Но не так, как это у нас принято.Лавастин молча смотрел на него, пока Алану не стало неуютно. Он подумал, что сказал что-то недостойное наследника графа.

— Что, отец? — спросил он, обеспокоенный молчанием Лавастина. Генри иногда молчал точно так же.

Лавастин улыбнулся:

— К слову пришлось. Мы уже обсуждали это, теперь пора действовать. Мы пошлем кузена Жоффрея ко двору короля Генриха.

Упоминание имени Жоффрея, который не скрывал своей неприязни к Алану, встревожило его.

— Ну-ну. — Он успокоил четырех собак, которым разрешалось спать в башне, в спальне хозяев. Привязав животных, он стукнул в дверь. Вошли слуги и, опасливо поглядывая на собак, внесли два кувшина с горячей водой, пахнущей мятой, тазики и полотенца, а также чистый закрытый горшок.

— Тебя самое время женить, Алан.

«Женить»! — Он подставил слугам лицо. Вода согревала. Вымытые пальцы пахли луговыми цветами. Он вспомнил о Таллии и наклонил голову, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец.