Собачий Рай
Шрифт:
Родищев продолжал внимательно смотреть на него. У Посредника внезапно холодок пошел по спине. Не понравился ему взгляд «клиента». Жутковатый был взгляд. Холодный, цепкий, словно вогнали ему, Посреднику, в лицо два рыболовных крючка. Как ни дергайся — все равно не вырвешься.
— Что это ты так на меня смотришь, Игорек? — спросил он, посерьезнев.
— Как? — Родищев вздернул жидкие пшенично-пепельные брови. — Нормально смотрю. Как на всех.
— Да? А мне показалось, что ты как-то… Особенно смотришь.
— Нормально, — повторил
— Да? — Посредник снова оглянулся на прилавок. — Я же за рулем… А, впрочем, черт с ним. Возьми. Только наше не бери. Возьми «Гессер». И сухариков тогда уж захвати. Или орешков, что ли?
— Как скажешь.
Игорь Илларионович выбрался из-за стола, направился к стойке. Он взял маленький бокал «Гессера» — возьми он большой, Посредник мог бы и встревожиться. Все-таки не только Игорь Илларионович знал его натуру, но и тот знал, что «клиент» деньгами не разбрасывается. Кроме пива он взял еще и пакет «копченых» сухариков. Они острые, соленые и напрочь отбивают вкус чего бы то ни было.
Стоя у прилавка в ожидании пива, Родищев достал из кармана пакетик с транквилизатором. Препарат был мощный. Разумеется, чтобы «выключить» такую тушу сразу и надолго, понадобилась бы лошадиная доза, но Игорь Илларионович и не ставил себе подобной задачи.
— Девушка, пены чуть-чуть напустите, — попросил он. — Мой приятель пену уважает.
— Хорошо, — пожала плечами «девушка».
Ей, в общем-то, было все равно. И даже еще лучше. Хочет клиент пены — на здоровье. Больше пены — меньше пива.
Она придвинула Родищеву бокальчик, картонную тарелочку и пакетик сухариков. Тот протянул крупную купюру и, пока барменша отсчитывала сдачу, ловко высыпал транквилизатор в бокал. Бело-желтый мелкий порошок смешался, осел в пене. Игорь Илларионович подхватил бокал, пакетик и тарелочку и зашагал к столику. Посредник не обращал на него внимания. Крутил головой, рассматривая посетителей.
— А что? — сказал он, когда Родищев поставил перед ним заказ. — Хоть и грязновато, но неплохо. Публика вроде спокойная, цивильно все. — Он сгреб огромной, как весло, ладонью бокал, сделал пару мощных глотков, почмокал губами. — Хм… Вкус вроде нормальный. Что-то… — Он снова почмокал. — Нет, не разбавленное. А пены много. Я же тебе говорил? Если и не разбавят, то пены напустят. — Посредник разорвал пакетик, высыпал сухарики на тарелку, зацепил половину, отправил в рот. Принялся жевать, ожесточенно перемалывая сухарики крепкими зубами. — Ничего так.
— Не разбавленные? — поинтересовался Родищев.
— Что? — Собеседник вскинул брови. — Ты о чем?
— О сухариках. Не разбавленные?
Посредник вновь
— А салфетки они принципиально не подают? Чем руки-то вытирать?
— У стойки, — кивнул Родищев. — Потом возьмем. Ну, Палыч, я тебя порадовал, теперь порадуй ты меня. Что с документами?
Прежде чем ответить, Посредник задумчиво догрыз сухарики, допил пиво и переставил пустой бокал и тарелочку на соседний, пустующий столик. Затем он наклонился вперед, облизнул верхнюю губу, над которой еще белела узкая полоска то ли пены, то ли транквилизатора.
— Понимаешь, Игорек. Радовать-то мне тебя особенно нечем. То есть «корочки»-то есть. Но стоят таких лаве, — он вытянул губы трубочкой, присвистнул и закатил глаза. — Ты упадешь, если скажу. Вот я и подумал: если недельку подождать, можно будет взять не хуже, зато вдвое, а то и втрое дешевле.
Родищев ни на секунду не усомнился в том, что Посредник его «разводит». И ненависть к толстяку вспыхнула в нем с жуткой силой. Она кипела, как раскаленная магма внутри пробуждающегося вулкана. На секунду Родищев увидел себя как бы со стороны. Вот он берет бокал, поднимает и, ласково улыбаясь, впечатывает его Посреднику в лицо. Тот отшатывается. Спинка, не выдержав натиска полуторацентнерного тела, лопается, и Посредник опрокидывается на грязный пол. Родищев встает, поднимает свой стул и начинает что было сил охаживать ненавистного ублюдка, трясущегося у его ног, закрывающего голову руками. Он бьет до тех пор, пока руки Посредника не превращаются в размозженные лепешки, а лицо — в залитую кровью маску.
Но… Это было воображение. Гнев стал сворачиваться, скукливаться, концентрируясь где-то в середине груди. Лава подернулась черной коркой пепла. Внутри она все еще оставалась раскаленной, бурлила и всхлипывала огненными брызгами, но извержение откладывалось до лучших времен. Родищев взял себя в руки.
— Так что ты скажешь, Игорек? — спросил Посредник, наклоняясь еще ближе.
Игорю Илларионовичу показалось, что здоровые, пятого размера, груди Посредника сейчас вывалятся из плаща и растекутся по столу бесформенными лужами плоти.
— У меня нет недельки, Палыч. У меня нет даже двух дней.
— Но я должен тебя еще раз предупредить. Это будет очень дорого стоить. Очень.
— Сколько? — спросил Родищев.
— Понимаешь, там очень большой человек завязан…
— Палыч, не грузи меня. Просто назови сумму.
— Ну, одним словом, тридцать…
Родищев и правда присвистнул, откинулся на спинку стула, посмотрел Посреднику в глаза.
— Палыч, у твоих людей совесть есть? Чистые ксивы в самые тревожные времена дороже червонца не стоили. Положим, еще столько же за срочность. Ну, четвертак максимум.