Собачья голова
Шрифт:
— Воспаление среднего уха, моя милая? Нет, позвольте мне назвать вещи своими именами: мальчик засовывает себе в уши всяческую дрянь.
— Не может быть, я ведь говорила ему, что этого делать нельзя. Нильс! Разве я не говорила тебе, что нельзя ничего засовывать в уши? — воскликнула Бьорк.
Малютка Нильс Джуниор кивнул, и Бьорк, надеявшаяся на диагноз и несколько спасительных таблеток, с тоской покачала головой.
— Значит, больше вы ничего не можете сделать? — прошептала она.
— С чего это вы взяли? — откликнулся врач и позвал свою секретаршу, которая вывела Ушастого из
— Не очень часто, — отвечала Бьорк, не слишком уверенная в том, какого ответа от нее ждут.
— Тогда все ясно, дорогая моя. Розги! Наказывайте его, как только он засунет что-нибудь себе в уши, и лучше сразу же, наказание на месте, понимаете, чтобы он знал, за что его наказывают, чтобы понимал, почему родители вынуждены прибегать к таким унизительным средствам! — сказал врач, торжествующе глядя на нее.
— А что, действительно нет другого выхода? — спросила Бьорк, и Понтоппидан снова откинулся в своем кресле и раскурил трубку. Сначала казалось, что он раздражен сомнениями Бьорк, но неожиданно его лицо осветилось, он подбежал к одному из огромных дубовых шкафов, переворошил груду устаревших приборов и вытащил нечто, напоминавшие миниатюрные доспехи, но давайте назовем их просто «дерьмовина», как это вскоре сделает Ушастый. Эта самая «дерьмовина» приземлилась на письменный стол, и врач с нескрываемым восторгом воскликнул:
— Вот оно — наше решение!
Перед Бьорк лежал металлический корсет, созданный еще до Первой мировой войны самим Понтоппиданом на основе тщательного изучения устройств, которыми пользовался в свое время доктор Даниэль Г. М. Шребер [10] и его единомышленники. Все эти приспособления призваны были побороть детский онанизм и другие непристойные занятия, и уже тогда, в начале пятидесятых, корсет выглядел чем-то вроде ископаемого. Бьорк ошеломленно прошептала: «Что это такое?» Что-то в глубине ее души противилось решению доктора, но уставшая от грязи в ушах и ватных палочек, подавленная семейными проблемами и свято верящая в непререкаемый врачебный авторитет, она вынуждена была согласиться на корсет.
10
Шребер Даниель Готтлиб Мориц (1808–1861) — немецкий врач и педагог, сторонник строгой системы воспитания детей.
— Конечно же, ваш сын по-прежнему сможет играть сколько ему захочется. У него просто не будет возможности поднимать руки вверх, — объяснил стареющий врач и добавил: — Когда вы или ваш муж будете рядом, можно и не надевать корсет на мальчика.
Кое-что все-таки следовало в нем исправить. Поскольку корсет не предполагалось использовать в соответствии с его первоначальным назначением, нижнюю часть вполне можно было отсоединить, необходима была только верхняя, до запястий — для ограничения свободы движения мальчика.
— Стремление засовывать различные предметы в уши не есть привычка,
— Хорошо, — сказала в конце концов Бьорк, — лучше уж это, чем розги.
Затем Ушастого снова позвали в кабинет врача; после себя он оставил в приемной трех монстров и одно клыкастое существо на стене под тем стулом, на котором сидел. Сначала, пока врач измерял его и даже осмеливался шутить, он пребывал в полном неведении относительно своей судьбы, но затем последовали крики и вопли. Ошарашенная секретарша врача, которую пришлось позвать на помощь, чтобы держать мальчика, несчастная Бьорк, отводившая взгляд, врач, который начал громко ругаться: «Черт возьми, он меня укусил!» Три капли крови, что выступили на руке пожилого доктора, и затем — «дерьмовина». И вот они уже идут домой по улицам Кристиансанна.
— Глупая мама, — бормотал Ушастый, глядя себе под ноги, — глупая, глупая мама.
Прорыв
— Что с ребенком? — завопил Аскиль, вернувшись домой с верфи и обнаружив сына в шкафчике под мойкой. — Что это еще за чертовы доспехи?
Хныкающий Ушастый выбрался из шкафчика, и его папа смог хорошенько разглядеть корсет Понтоппидана.
— Папа, я не хочу это носить, не хочу! Дерьмовина! — голосил он, просительно глядя на отца, который в замешательстве почесывал свою щетину, а потом мгновенно принял решение и закричал:
— А ну-ка, снимай эту дрянь!
Аскилю, как уже говорилось, не была близка вера Бьорк в авторитеты, и уж точно у него не было никакого доверия ко всяким докторишкам, вытаскивающим трусы из своих черных шляп.
— Мой сын в таком виде разгуливать не будет! — кряхтел он, возясь с застежками корсета, но по непонятной причине Бьорк на сей раз твердо стояла на своем.
— Это по предписанию Понтоппидана, всего несколько месяцев, — кричала она, пока Аскиль дергал ремни и лямки, чтобы освободить сына от лечебного орудия пытки.
— Да мне наплевать, — заявил Аскиль, отстегивая первый ремень и затем еще один, но Бьорк была непоколебима. Она бросилась между отцом и сыном, так что малыш Ушастый чуть не упал.
— Иначе я уеду домой к маме! — прокричала она.
На мгновение воцарилась тишина. Ушастый с испугом посмотрел на мать.
— Мама, мама, хочу домой к маме, — язвительно поддразнивал Аскиль голосом избалованного ребенка.
— Я не шучу, Аскиль, я уеду! — продолжала Бьорк, вцепившись в мужа.
— Сумасшедший дом какой-то! — завопил Аскиль, у которого и без того забот хватало: за его спиной вечно ворчали, вечно ему предъявляли глупые претензии, а как раз сегодня ему намекнули, что неплохо было бы переделать кое-какие из фантастических чертежей — те, в которых отчетливо просматривалось влияние кубизма.