Собаки не ошибаются
Шрифт:
— А утащил варежку — и сразу по-другому смотреть будет, да?
— Чудак… Чудак ты…
Тут Генка совсем некстати подумал, что собеседник его вообще ни в какой кружок не ходит. И не ходил никогда.
— Учить таких надо, понял, — печально продолжал Мыгишев. — Чтобы жизнь их учила…
Они подошли к большому дому. Остановились.
— Знаешь, как ей сегодня дома влетит! Обязательно даже влетит за такую варежечку! А взял бы я две — и ничего, сразу ясно — стащили! Ещё и пожалели бы, по головке погладили,
— Ну а одну — не стащили?! — мотнул головой Генка.
— По одной не таскают, балда! Одной нет — сама где-то потеряла! Ворона, скажут, растеряша! Та-акую варежку посеяла! Понял? Вот так вот! Жизнь пару раз приласкает — шёлковой станет!
Какая-то неправда была в словах Мыгишева, но Генка только невнятно протянул:
— Я-асно…
— И у нас с тобой — алиби, если что! Кто ж по одной таскает?
Мыгишев в слове «алиби» сделал ударение на втором слоге, получилось смешно и глупо. Но Генка его не поправил.
— У нас с тобой? — изумился он. — Мы что же, вместе?
Рот Мыгишева вдруг искривился, глаза сощурились и стали совсем-совсем узенькими.
— А что, продашь, да? Продашь? «А я маме скажу, а я папе пожалуюсь!» — тоненьким голосом прогнусавил он.
— Дурак ты… — сказал Генка, и Мыгишев понял, что бояться ему больше нечего. И сразу замолчал.
Генка повернулся и решительно зашагал к дому. Он шёл, всё ускоряя шаг. Шёл, не обращая внимания на вспорхнувших из-под ног воробьёв, шёл мимо прозрачных магазинных витрин, мимо…
И вдруг остановился, словно невидимая пуля, не оставив кровавых следов, пробила ему грудь. Нет, это не воровство! Это называется просто — подлость.
Развернувшись, Генка бросился назад, за угол. Он хотел сейчас только одного: сказать гаду прямо в лицо это слово — «подлость». И всё, больше ничего!
Мыгишев стоял возле подъезда, стоял так, что ни из одного окна его не было видно. Стоял, распрямив сутулую спину, — красивый, высокий и стройный парень. Генка ещё на бегу увидел его лицо. Оно было каким-то совершенно глупым. И счастливым.
К правой щеке семиклассник Валерий Мыгишев прижимал красную Ленкину варежку.
ДОЛЖОК
Киоск этот стоял на отшибе, в конце короткого переулка; наверное, немногие о нём знали, а если и знали — ну что за радость тащиться куда-то, когда вдоль центральной улицы таких киосков тьма-тьмущая! Может быть, только поэтому и попадались там изредка такие марочки, каких и в «Филателию»-то приходило три-четыре комплекта — по абонементам.
Возвращаясь из
Одно— и двухэтажные домишки уютно теснились вдоль дороги; автомобильное движение было здесь закрыто, и можно мчаться прямо посередине, не рискуя с кем-то столкнуться, кому-нибудь помешать. Да, собственно, и мешать-то некому! Как всегда, переулок был почти безлюдным, вот только прошла женщина с собакой да мальчишка…
Виталька вдруг резко остановился, запнувшись, словно где-то на уровне коленок была натянута невидимая, но прочная верёвка. Этот мальчишка…
Мальчишка как мальчишка, бредёт себе куда-то — может, тоже к киоску, а может, дело у него какое-то на зелёной улочке, в которую упирается переулок. Ничего особенного не было в хилой этой фигуре и стриженом затылке; Виталька промчался бы мимо, если бы… если бы мальчишку не звали Бучей!
Они познакомились случайно, месяца два назад, совсем ранней весной.
В тот памятный день впервые в жизни попал Виталька в Кирпичный посёлок — так странно назывался островок деревянных домов за прудом. Ничего интересного в посёлке не было, об этом знали все. Но в Кирпичном жил Серёга Ефремов, новый Виталькин одноклассник. Ефремовы несколько лет провели где-то на Севере: родители Сергея завербовались на заработки. Дом их всё это время стоял заколоченным, под присмотром соседей. Но вот хозяева вернулись и живут теперь как самые обычные люди.
Серёга был нужен Витальке по какому-то срочному делу, какому — сейчас не припомнить. Дома Серёги не оказалось. Пошатавшись с полчаса по посёлку, Виталька пошёл домой.
— О, кого я вижу! Да это же мой лучший друг! — писклявый голосок догнал его уже на выходе.
Виталька оглянулся. Трое парней — один, похоже, ровесник, двое чуть старше — не спеша приближались к нему. Вид у парней был самый добродушный.
— О, мой друг, как мы давно не виделись! — это говорил самый младший, хлипенький парнишка. Он постоянно шмыгал носом, а фразы выдавливал из себя с видимым усилием. Ребят этих Виталька никогда раньше не встречал.
Неожиданно хлипкий раскинул руки и бросился обнимать Витальку, противно гундося:
— Ну зачем же ты нас покинул?!
Виталька хотел отстраниться, но «друг» оказался цепким, а парни смотрели миролюбиво и как-то сонно.
— Ребята, я тороплюсь… — спокойно сказал Виталька.
— Ты уходишь?! — почти прорыдал хлипкий.
— Буча, твой друг уходит… — удивлённо пробасил один из парней.
— У него нет времени! — всхлипнул тот, кого назвали Бучей. — Он и приходил-то сюда, чтобы только вернуть мне должок…
— Какой должок? — насторожился Виталька.