Собирается буря
Шрифт:
У Гонория так и не появилось собственных детей, его бедная, всеми забытая жена умерла молодой. А затем его священное величество начал проявлять к своей сестре нечто большее, чем просто теплые братские чувства.
Объектами любви императора нередко становятся члены его семьи: хорошо известна чрезмерная привязанность Нерона к своей матери, а Калигулы — к сестрам. Даже Гай Юлий Цезарь однажды видел во сне, как насилует собственную мать, хотя прорицатели и успокоили его, заверив, что это символ покорения им Матери-Земли. Поскольку сам император был священного происхождения, то чувствовал: только равный, имеющий такую же божественную сущность, мог разделить
Галла могла пойти на конфликт с любым человеком. Но конфликт со своим братом-императором она не могла ни предвидеть, ни устроить…
В то время при дворе императора появился молодой кавалерист приблизительно двадцати пяти лет от роду, старший сын знаменитого Гауденция — главного начальника кавалерии, прикомандированной к реке Дунай. Высокий, стройный, серьезный и рассудительный не по годам, юный полководец удивительно быстро вырос с командующего кавалерийским отрядом из восьмидесяти человек до трибуна легиона и легата. Теперь, не совершив на этом поприще ни единой ошибки (а что гораздо более важно — при власти, где тесно сплетаются политика и военное дело), нанеся ряд оглушительных поражений нескольким вражеским племенам, находящимся на границе с Римом, он получил высшее звание, став самым молодым военачальником за двести лет.
Стратег Аэций.
Аэция хвалили и уважали повсюду. Говорили, что сын Гауденция скорее умрет, чем не сдержит свое слово. Когда он давал обещание, то оно было таким же нерушимым, как и великая цепь, которая пересекала бухту Золотой Рог в Константинополе в годы войны.
Красивый, словно Аполлон, но жесткий, словно кожа для седла, Аэций маршировал, подобно Цезарю, ехал и спал наравне со своими людьми. Воины уважали его за это. Когда громко стучали капли дождя или на вершинах Альп в начале весны или поздней осенью барабанил град, большинство полководцев спешили укрыться в крытых повозках и экипажах. Но Аэций наклонял голову, натягивая шерстяной плащ, пропитанный гусиным жиром, и продолжал ехать в бурю, прячась от сильной непогоды не более, чем самый непритязательный из его легионеров. Он ехал без остановок и без оглядки.
Аэций принял командование среди бесконечных приграничных стычек с варварскими племенами, соседями Рима. Он сражался вместе со своим отрядом в центре битвы, что вызываю неодобрение со стороны других полководцев. Каждый год приносил ему все новые шрамы.
Суровый и безжалостный военачальник, он дал понять: если когда-нибудь кто-то перестанет ему повиноваться или хотя бы один человек покинет шеренгу и бежит перед лицом врага, то весь легион будет подвергнут древнему наказанию децимации. Иными словами, Аэций выберет наугад каждого десятого человека из целого отряда, а оставшиеся станут забивать его до смерти на том месте, где находилась площадка для парадов. Поэтому за трусость одного ответят все. Никто не сомневался: он сделает, как сказал. В войске Аэция не оказалось ни одного труса.
Под его командованием и твердым взглядом его голубых глаз армия, казалось, вновь обретала прежнюю силу и дух, который утратила, вероятно, со времени катастрофы при Адрианополе в 378 году. Тогда недавно прибывшие орды готов, перебравшиеся через
Аэций велел вновь оснастить имперские арсеналы хорошим оружием и приезжал туда без предупреждения и в любое время, желая проверить их работу. Если он находил кого-то, кто не был занят делом, то безжалостно наказывал. Полководец беспрестанно муштровал отряды и постоянно настраивал на битву с бесчисленными врагами. Армия становилась сильнее и более дисциплинированной. Как случается с военными, с каждым прошедшим годом они чувствовали себя по-новому, но были по-прежнему безмерно счастливы, ощущая растущую силу и мощь.
Однако полководец не всегда являлся ревностным традиционалистом. Когда приходило время наказать восставший город или племя, Аэций отказался от древнего римского обычая предавать смерти всех мужчин, женщин или детей того племени, всех коров и коз, всех собак и кошек. «Руины Карфагена, — лаконично изрекал он, — существовали до рождения Христа». Вместо этого просто довольствовался убийством мужчин, способных держать оружие, а из остальных делал рабов. Его сострадание к врагам империи стадо известно далеко за пределами Рима.
Аэция знали как немногословного человека, не являющегося сторонником жестких мер. В душе его бушевали глубокие страсти. Его долгом являлось служение Риму. Хотя, вероятно, была одна женщина…
Она была на три года старше полководца и дважды вдова. Придворным наблюдателям казалось очевидным, что Галлу привлекала в Аэции нечто большее, чем его слава военного и незыблемый авторитет, заслуженный за многие годы. О Галле и молодом талантливом военачальнике не ходило ни одной непристойной сплетни, но казалось забавным, насколько часто Галла чувствовала потребность позвать Аэция в свою личную консисторию и как многократно требовала его присутствия на императорских сборах.
Как они его тяготили!
При объявлении любого нового императорского указа всему суду нужно было подняться на ноги и провозгласить:
— Мы благодарим вас за этот закон!
И так — двадцать три раза.
А затем хором:
— Вы устранили неясности в императорской конституции!
И — еще двадцать три раза.
Далее:
— Пусть хранятся бесчисленные копии этого кодекса в правительственных ведомствах наших провинций!
Это повторялось тринадцать раз.
Аэций едва мог скрыть отвращение к подобному абсурду. Но, как всегда, он выполнял свой долг и повторял нужные заклинания вместе с остальными.
Как было замечено, на званых обедах Галла разговаривала и обменивалась шутками с Аэцием чаще, чем того требовала острая необходимость, иногда забывая об остальных гостях. Никого не удивляло, что она испытывала некие чувства по отношению к своему полководцу. Многие из женщин при дворе ощущали то же самое. В нем было редкое сочетание прямоты, мужества, приятной внешности, на которую суровые годы уже наложили отпечаток, естественного благородства и скрытой меланхолии. Аэций казался неотразимым. Как говорили, полководец словно родился не в свое время. Ему следовало бы появиться на свет в безжалостные и простые дни старой республики.