Собирается буря
Шрифт:
Кто-то положил ей руку на плечо, приблизился к уху и пробормотал, дыша вином:
— Я бы дал тебе отличную жареную перепелку за это, красотка, или даже силок с ними. Да, вот так!
Афинаида снова обула ногу в сандалию и выпрямилась, сбросив руку незнакомца со своего плеча, словно та была мухой-паразитом. Она посмотрела вниз и увидела сгорбленное, близорукое, небритое, усмехающееся создание.
— Перепелку? — переспросила девушка в недоумении.
— Или силок с ними! Да, теперь я вижу тебя спереди, такую гордую… Все чудесно.
Ручеек слюны потек по покрытому щетиной подбородку
— Ты могла бы стать как бы моей свеженькой молодой женой на часик. За углом моя закусочная.
Старик мотнул головой, и слюна взлетела в воздух. Афинаида прижалась к стене.
— Туда, давай, — сказал он. — Моя жена на рынке.
Казалось, его ноги дрожали от нетерпения, а голос приобрел странное звучание. Руки затряслись под туникой.
— Нагнись вперед, к печке для хлеба, и я задеру твои юбки, запущу свои ладони в прекрасные черные волосы…
Афинаиде почудилось, что она сейчас упадет в обморок.
Внезапно мужчина повернулся и поднял руки, защищаясь от нападения костлявой старухи с палкой. Та сотрясала воздух невообразимой нецензурной бранью. Афинаида закрыла уши ладонями, но все-таки слышала, как грязно они ругались между собой.
Мужчина говорил не менее отвратительные слова, чем женщина, но под сильными ударами ее палки начал отступать, потом, наконец, сдался и помчался в темноту своей закусочной на углу улицы.
Женщина воткнула палку в землю и прислонилась к ней, согнувшись почти вдвое и глотая воздух после невероятного физического напряжения.
Афинаида неуверенно взглянула на нее.
Старуха, закряхтев, снова выпрямилась и посмотрела на девушку своим одним видящим глазом, второй был молочно-белого цвета.
— Где твой защитник, девушка? — гневно спросила она. Голос оказался грубым, а дыхание — хриплым. — Знаешь, тебе нельзя просто так бродить здесь! Ты здесь в такой же безопасности, как овечка в лесу, полном волков.
— Я… я одна, — произнесла Афинаида.
— Ты молодая глупышка, — ответила женщина. Она нащупала в своей старой шерстяной одежде батон и протянула его. — Он твой за монету.
Афинаида покачала головой:
— У меня нет денег.
Женщина посмотрела на нее внимательнее:
— В чем дело?
— Не могу сказать.
— Гм. У тебя был богатый муж, пока он не пришел однажды поздним вечером домой и не обнаружил тебя в постели с одним из армянских рабов, лежащим между твоих ног и показывающим луне свою задницу.
— Вовсе нет! — воскликнула с негодованием Афинаида. — В любом случае, это не твое дело!
— Гм, — ответила старуха. Она разломила батон на две части и засунула целую половину в свой морщинистый рот. Потом начала жевать единственным оставшимся передним зубом. — Ты выглядишь уставшей, — пробормотала старуха с набитым ртом.
Афинаида опустила глаза.
— Немного.
Старуха подумала и положила вторую половину батона в руку девушки.
— Держи, дорогуша, — захихикала она. — Вот уж не знала, что займусь благотворительностью!
Афинаида оглядела старуху сверху вниз, начиная с запачканной шерстяной шапки, из-под которой торчали тонкие седые волосы, и кончая ногами, сморщенными и покрытыми трещинами.
— Давай, — настаивала она. —
Афинаида взяла хлеб и медленно стала его жевать. Он оказался удивительно вкусным.
— Там внизу булочник, он дает мне буханку или что-то вроде нее каждое утро. Да благословит его Господь!
Девушка кивнула и проглотила остатки. Закончив, она спросила:
— Ты живешь где-то поблизости?
Старуха ухмыльнулась, показав свой единственный зуб горчичного цвета. Она махнула через улицу в сторону арок, и, просияв от радости, сказала:
— Мой дом.
Афинаида улыбнулась.
— Спасибо за хлеб.
— Не стоит, дорогуша.
Девушка пошла прочь, но старуха окликнула ее:
— Твой путь лежит в Метаною, моя девочка. Дом покаяния — единственное место для тебя сейчас.
Девушка бродила по городу всю вторую половину дня. Ей хотелось пить, и один из безымянных бедных, слепой и безногий попрошайка, сидевший возле фонтана Святого Иринея, наклонил свой кувшин с трещиной, чтобы она утолила жажду.
Затем Афинаида пошла в темную пещеру церкви Святого Стефана и увидела в мерцающем свете свечи знаменитую икону Феотоки Паммакариста Счастливой Матери Божьей. У нее оказалось отвлеченное и безмятежное выражение лица, отстраненное от нищеты и неприятностей города и всего мира. Золотая, поеденная червями рамка, откуда она смотрела, была покрыта поцелуями, оставленными губами шлюх в красной помаде. Те приходили сюда каждый день из любви к иконе. Проститутки почитали ее и тихо говорили с ней, словно с великодушной всевидящей матерью на Небесах, стоя на коленях многие часы в благоухающей темноте. Их губы были по-прежнему ярко-красными, под глазами виднелись синяки, а запах последнего клиента еще не смыт.
Афинаида сидела на лестнице при выходе с церкви, размышляя о непостоянстве удачи и мечтая о спелом и сочном винограде, когда у нижней из ступеней остановился позолоченный экипаж, который тянул единственный белый мул, покрытый малиновой попоной. Дверцу отворил один из шести похожих на изваяния невероятно дорогих рабов-нубийцев, сопровождавших повозку пешком и одетых в ослепительно белые туники. Оттуда вышла хозяйка города, та, что держала бесчисленное количество «шептателей» в своем величественном особняке, где маленькие обнаженные мальчики-рабы забавляли богатых патрицианок, принося им миндаль и цукаты, шепча хвалы и сладкие пустячки в их уши, украшенные жемчужными серьгами.
На этой женщине был великолепный плащ из шелка темно-синего цвета, с отделкой из парчи, с нитями жемчуга и золота, изображающий чудесную жизнь и смерть мученика из числа ее любимых святых — Поликарпа, епископа из Смирны. Он появлялся на трех разных вышитых вставках: привязанный к столбу, заколотый мечом и, наконец, сожженный. Это был плащ работы удивительно искусного мастера. Более того, у этой женщины дома имелось достаточно много подобных изделий, на каждом из которых присутствовали изображения какого-то любимого святого — лучше всего, мученика. В общем, она предпочитала, чтобы святые являлись и страстотерпцами, поскольку вышитые иллюстрации их смерти, исполненные с помощью жемчужных и золотых нитей, казались сложнее и производили неизгладимое впечатление.