Собиратель автографов
Шрифт:
— Я хочу знать. Это ужасно? Любопытно. Просто какие это вызывает ощущения.
— Час от часу все любопытнее.
Она сунула руки в карманы и ускорила шаг, нарочно ступая по оставленным в снегу следам. Машин не было, только редкие прохожие.
— Ненавижу это, — сказала она наконец. — Ненавижу, точно ненавижу. Но это — судьба. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, но…
Они прошли мимо шахматистов (двое русских, три собаки), вдруг затеявших перепалку, и вслушались, пытаясь разобрать, о чем идет речь. Потом несколько минут шли молча. Откуда-то пахнуло тушеной уткой. У светофора Алекс привычно посмотрел направо и шагнул на мостовую. Хани схватила его за руку и тем самым спасла ему жизнь.
— Всякий
— Не своя?
— Ты спросил, и я ответила. Сама не своя. Как будто себя не ощущаю. Мерзопакостно как-то. Понимаешь?
На стене здания висела древняя реклама фортепиано. Нижний ее край располагался сразу над головой Алекса, и она уходила на много миль ввысь, куда-то к самой крыше, через край которой поглядывала вниз какая-то любопытная цапля. Реклама проявляет всю свою суть, когда весь товар уже продан, а эта оказалась особенно трогательной. Выцветшие, белесые буквы «Лейрд и сын» — роковой для них семейный бизнес.
— Смотри, классная штука! — произнесла Хани. Не поняв, что его заинтересовало, она показала на щит еще большего размера справа. Это была полноцветная фотография красотки. Она предлагала купить целый склад одежды. Ее колоссальные загорелые ноги простирались на длину гастрономического магазина, но не заслоняли от взгляда рыбий садок фитнес-центра, где люди шагали в никуда, бежали к бесстрастному стеклу.
— Вот что значит выйти на другой уровень, — уважительно промолвила Хани. — Делаешься как божество. Каждый день на твои сам-понимаешь-что пялятся полмиллиона человек. Машины сталкиваются, люди гибнут. И все из-за тебя. Эй, видишь? Вон та, красная? Вот эта дверь.
Алекс остановился и тупо посмотрел на дверь, потом на почтовый ящик. Корреспонденция всей его молодости провалилась в эту щель. Так много писем! Он превратился из юноши в мужчину, пока их писал. И теперь его переполняла печаль. Будь он один, повернулся бы и пошел прочь. Но рядом стояла Хани. Она подтолкнула его к табличке с перечнем помещений и их съемщиков: названиями больших и мелких офисов, мастерских художников и тьмой-тьмущей разных фамилий. Фамилия Краузер значилась под названием его должности — президент АОКА. Алекса все еще подмывало убраться восвояси, но не успела Хани позвонить, как дверь открылась сама собой, из нее выскочил мальчик — разносчик бакалеи, на ходу пересчитывая жалкие чаевые, и они юркнули внутрь.
— А что теперь? — захныкал Алекс, поеживаясь в вестибюле. Там было еще холоднее, чем на улице, — может, это нарочно подстроили, а может, они просто ждали, что здесь будет теплее.
— Теперь и есть теперь, — рассудила Хани.
Голос не умолкал две минуты. Наконец послышалось:
— Вы по-английски понимаете? Тогда проваливайте. Сматывайтесь отсюда. Идите подышите воздухом. Понятно? Из меня ни цента не вытянете.
— Но подождите! — повысила голос Хани, приблизив губы к самой деревянной двери. — Послушайте одну минуту. Если вы только… Мы ничего не хотим вам продать, мистер Краузер, и мы не занимаемся благотворительностью. Мы… это мой друг, Алекс, он просто хочет с вами поговорить, только и всего.
За дверью снова зазвучал тот же странный, хриплый и монотонный, голос, словно кто-то проигрывал на патефоне старую пластинку, на которую записано невыразительное чтение писателем собственной прозы:
— Еще раз повторяю: меня на слезу не возьмешь. Идите закиньте удочку в другом месте. Мой хороший совет: здесь немерено разных лохов обретается. Позвоните Кастелли. Он живет выше. На пятом этаже, где частные квартиры. Парень, Кастелли
— Мистер Краузер, не могли бы вы только…
— Валите отсюда куда подальше.
Послышались удаляющиеся шаги, потом звук льющейся воды, радио. Хани шагнула назад. Алекс занял ее место и нажал на кнопку звонка. Подождал немного и повторил еще раз свое полное имя. Вода перестала литься. Теперь послышались приближающиеся шаги, и Алекс снова почувствовал присутствие человека за дверью. Алекс повторил все, что знал о Краузере.
— Ладно-ладно, приятель, — оборвал его язвительный голос. — Сам знаю, кто я. Нечего меня учить, грамотный, не хуже тебя.
Но Алекс не замолкал:
— Раньше, в пятидесятые годы, если не ошибаюсь, вы были редактором ее сценариев… а после этого большей частью выступали в качестве ее представителя, ведь так?
— Ну-ну, слушаю. Ты прямо целый ходячий справочник.
И дверь открылась. Алексу пришлось, как в старом мультике, перевести взгляд на фут ниже, чем он ожидал, чтобы узреть лысую макушку президента Макса Краузера, расположившуюся где-то между его плечами и грудью Хани. И это бог всей здешней почты? На невыразительном лице доминировали массивные бифокальные очки в бледно-оранжевой оправе, цвета гаснущего телеэкрана. Полный, чувственный рот больше бы подошел человеку помоложе, тем более что его обрамлял жидковатый темный пушок. Застегнутая на молнию спортивная полотняная куртка, артистическое кашне, теннисные туфли. Животик, как подарок, который до срока скрывают от любимого племянника. При ближайшем рассмотрении он оказался не совсем лысым: на затылке легкими облачками вились серебристые волосики.
— Макс Краузер?
— Ступай в банк со своими россказнями, может, тебе за них наличку выдадут.
Краузер повернулся и пошел по коридору, оставив дверь открытой, но без всякого намека на приглашение. С того места, где стоял Алекс, он казался облаченным в коричневое седовласым монахом нищенствующего ордена. А комната походила на пещеру отшельника, святилище Китти. Плакаты, кадры из фильмов, газетные вырезки в рамочках, журнальные обложки. И один заслуживающий внимания образчик китча: портрет Китти маслом на черном бархате в золоченой раме. Однако скоро этот храм показался Алексу сектантской молельней. Откуда-то звучала музыка (комната тонула в разном хламе)… назойливо повторялись одни и те же слова: «Минни Мучер… нет тебя круче…», повсюду висели портреты темнокожих кларнетистов, трубачей, саксофонистов, их плакаты, концертные программки и еще всякая всячина. Мебель являла собой нечто совершенно непристойное: журнальный столик, несколько колченогих стульев, высокий изогнутый торшер с кивающим плафоном в стиле ар деко (жалобно позвякивающим, цвета зеленого горошка, с подвесками-слезками из граненого стекла) и прижавшийся к стене бильярдный стол. На его сукне лежали вороха рекламы, коробки из-под пиццы и конверты от пластинок. Посреди всего этого безобразия стояло парикмахерское кресло.
— О’кей, сдаюсь! — Краузер повернулся и упал в кресло.
Хани шагнула влево, положила свой коврик на край бильярдного стола и осторожно села, опершись левой рукой в перчатке на лузу. Алекс поправил очки на носу и внимательно посмотрел на хозяина во вращающемся кресле.
— Знаете, — промолвил он, слегка поведя плечами как бы в знак извинения, — меня зовут Алекс Ли Тандем.
Краузер подскочил на месте, и одна его нога скользнула на пол. Он не спеша подтянул ее обратно и уперся ступней в подножку. Затем повесил на лицо благожелательную улыбку и немного подался вперед. Алекс приободрился и повел свой рассказ, присматриваясь к пространству между ним и проходной кухней. И начал ходить взад-вперед. Но Краузер не слушал и не смотрел на него. Краузер разминал ноги. Краузер шаркал туфлями по полу.