Собиратель миров
Шрифт:
— Он не привык ко множеству слуг. Тогда это удивляло меня. Лишь много лет спустя я узнал, как скромно он жил дома, совсем просто. Всего один слуга и один повар. Но это я узнал, лишь когда поехал с ним в Англию и во Францию.
— Ты был в стране фиренги?
— Оттуда он меня и отослал домой.
— Ты мне об этом не говорил.
— Он взял меня к себе домой. Вот как важен я был для него.
— Почему же ты мне раньше не сказал? У тебя есть опыт из страны фиренги. Это очень повышает твое значение.
— Теперь вы знаете.
— Я еще не встречал ни одного слуги, который побывал в Англии.
— Я был больше чем слуга.
— Друг?
— Нет, не друг, с ними нельзя дружить.
— Может быть, доверенный? Это хорошо звучит. Наукарам,
— Капитана Ричарда Френсиса Бёртона, наверное, лучше написать все имя.
— Несомненно. А еще лучше будет, если ты ни о чем не умолчишь. Чем больше мне придется переписывать, тем дольше все продлится.
— Должно получиться хорошо, так хорошо, как только возможно. Я должен вновь поступить на службу к ангреци. Я рожден для этого. Я не забыл ни единой моей ошибки. Во время первого бритья чуть не случилось смертоубийства. Он еще спал, то есть он дремал, когда ему намылили бороду. Хаджаум уже взял бритву и приготовился, как вдруг Бёртон-сахиб открыл глаза. Не представляю себе, что ему померещилось, но он кубарем скатился с кровати, весь в пене. Он схватил пистолет и наверняка выстрелил бы, если бы я не закричал. Все в порядке, сахиб, никакой опасности нет, все в порядке, это всего лишь брадобрей! Махнув пистолетом в мою сторону, он пригрозил, что застрелит меня при следующем подобном нападении врасплох.
— Ты поверил этой угрозе?
— Думаю, он был бы на это способен, если бы злые духи одолели его.
— Ты, и вправду, совершил замечательный поступок. Своим мужеством ты спас жизнь брадобрею.
Для ведения хозяйства нужно никак не меньше двенадцати слуг, заверил Наукарам. И Бёртон позволил ему отобрать и представить хозяину двенадцать слуг. Кто знает, где и каким образом он их отыскал. Это не заботило Бёртона. Он решил пока полагаться на Наукарама. Он свыкся с двенадцатью неизвестными темными фигурами, которые вплывали в комнату, бессловесно выполняли свою работу или застывали, неприметно-покорные, сложив ладони и не отводя от него глаз. Порой он забывал о них и тогда пугался их шорохов. Он делил с ними дни в бунгало; ясные дни, все более жаркие и тягучие, которые он проводил за письменным столом, с опущенными жалюзи, затемнявшими внешний мир. Так он мог читать и писать, более или менее удобно, более или менее сносно. Что еще оставалось делать? В послерассветные часы он вколачивал алфавит строевой подготовки отряду случайно набранных солдат с отвратительной мотивацией; и без некоторой ослепленности не получалось разглядеть важную миссию в процессе обучения п у гал в императорских подтяжках. Положение дел вокруг их форпоста не давало ни малейшей причины для беспокойства, туземцы вели себя спокойно, и британцы давно не ведали потерь — с тех пор, как несколько лет тому назад на параде перед дворцом махараджи взбесившийся слон передавил несколько сипаев. В остальном царила такая тишина, что Бёртону казалось, он слышит пульс скуки. Он испытывал отвращение к клейкой тупости жизни, посвященной бриджу и бильярду, и отказывался просиживать срок службы на глубоких и затхлых диванах, осоловело глядя на ногти, где скапливались пыль и песок. Чтобы не тратить жизнь попусту, был лишь один выход: учить языки. Языки — это оружие. С их помощью он разобьет кандалы скуки, пришпорит карьеру, добьется более взыскательных заданий. На корабле он достаточно много начитался на хиндустани, чтобы сносно ориентироваться, и не быть посмешищем для туземцев, причем — как он выяснил к своему немалому удивлению — владел языком лучше даже тех офицеров, что давно соприкасались с хинди. Один из них умел говорить исключительно в повелительном наклонении, другой всегда использовал женское спряжение — все знали, что он болтает вслед за своей любовницей. А одному шотландцу было настолько не под силу обуздать движения своего языка, что даже соотечественники постигали его речь с огромным трудом, а туземцы вообще не
Покончив с полковыми обязанностями, Бёртон садился к столу и до позднего вечера погружался в учебники грамматики, купленные в Бомбее. Ему редко мешали. По лагерю быстро разнесся слух, что гриффин чудаковат. Сидение на одном месте давалось ему нелегко. Не прошло и полугода с тех пор, как он отправился в путь из Гринвича, ожидая, что из мира мелких лавочников вырвется в царство великих подвигов и стремительных взлетов и угодит в объятия чести и славы. Ведь его ровесники, командуя лишь тремя сотнями сикхов, завоевали для Ее Величества земли, превосходящие по площади Ирландию.
Капли пота стекали по рукам и спине, вокруг жужжали мухи, Афганистан был далеко и уже усмирен, а ему не оставалось ничего другого, как громко проговаривать слова, повторяя их в сотый раз. Едва он умолкал, то слышал гудение москита, от которого не отделаться, сколько ни бей по воздуху, выкрикивая слово, которое в данный момент осваиваешь. Чтобы победить эту напасть, была лишь одна стратегия. Он должен неподвижно застыть на стуле, устремив взгляд на раскрытую перед ним книгу, на следующее английское слово, которому нашлось два соответствия — туземное двоедушие обнаруживается в их языке, щегольнул однажды догадкой офицер, спрягающий по-женски. Он был хитроумной жертвой и, настроив слух на приближающееся жужжание, медленно повторял pratikshaa karna, первый эквивалент, каждый слог как глоток воды, москит уже близко, intezaar karna, другой эквивалент, который он повторял многократно, ощущая как москит опустился на руку, как вонзил хоботок. Тогда он ударил.
— Наукарам!
— Да, сахиб.
— С одними только книгами у меня ничего не выйдет. Мне нужен учитель, можешь разыскать мне пригодного учителя?
— Я попытаюсь.
— В городе?
— Да, в городе.
— Это еще не все, Наукарам.
— Да, сахиб!
— Я запрещаю тебе отныне говорить в моем присутствии по-английски. Только на хиндустани! Или на гуджарати, да все равно на чем, но ни единого английского слова больше!
— А при гостях?
— Только необходимое. Самое необходимое.
II Aum Vighnahartaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II
— Продолжай.
— На чем мы вчера остановились?
— Слушай, поскольку я серьезно отношусь к своим обязанностям, я вчера вечером перечитал все написанное, просмотрел все на предмет ошибок и вопросов. Но ты не должен все время на меня полагаться. В будущем сам запоминай, о чем ты мне уже рассказал, а о чем только собираешься.
— Да вы тиран хуже Шиваджи. Вы не должны так со мной говорить. Мне нужны ваши услуги, это правда. Но я вам не слуга.
— Нам не стоит терять времени. Кстати, читая твой рассказ, я задавался вопросом, как выглядел твой хозяин. Мне нужно это узнать.
— Зачем? Ангреци, которым адресовано это письмо, знают, как он выглядел, они наверняка помнят, никто не мог его забыть.
— Ты мало смыслишь в таких вещах. Как мне найти подобающую речь, если у меня нет образа этого Бёртон-сахиба?
— Он был высокий, почти так же высок, как я. Мощный, как черный буйвол, на котором целый день пашут в поле. И такой же неутомимый. Глаза очень темные, это вы сразу замечали. И выглядели они необычно — как будто голые. Признаюсь, я никогда не видел таких голых, обнаженных глаз, как у Бёртон-сахиба. Он мог поймать человека своим взглядом. Я видел, как люди попадали в его власть, словно он колдовал глазами. Когда он сердился, то глядел на меня как на незнакомца, казалось, сейчас вылетят злобные якши. Это было страшно. Он сердился часто и неожиданно, по такому поводу, который нам казался мелким, совершенно ничтожным.