Собиратель земель
Шрифт:
Можно было в монастырь отправить, и это вполне логичное будущее для такой развратницы. Но… я решил придержать девку для подобных нынешнему дел. Так что устроил ее на ткацкую мануфактуру, сейчас вот, предоставил подработку.
Мне же нужно было поймать Мстислава в самом неудобном положении. Так-то он показывал строптивость и не особо шел на контакт. Теперь я его взял за… Короче, имею возможность надавить.
— Я не могу смолчать, что ты девку снасильничал. Как же так! Такое грехопадение! — натурально издевался я.
— Я не насильничал! — выкрикнул княжич, пробуя шкурой прикрыть обнаженное тело девицы.
Очень даже ничего такого тела…
Я подождал, пока молодые и распыленные страстью люди поиграются, когда он накидывает на нее шкуру, а она скидывает, являя нам все более откровенные портретные композиции. Умеет девка себя предлагать, чувствует мужика. После можно было бы и выпороть ее, чтобы… Чтобы… Да просто так, ибо нехрен меня, в моем же доме в блуд ввергать. А не понравится ли ей порка? С такой станется.
Но это после, а нынешняя ситуация требует концентрации и контроля.
— Агафья, он тебя снасильничал? — спросил я, показывая тоном, что именно нужно ответить, якобы бедной девушке.
— На тебя токмо и уповаю, защити, воевода-батюшка от похабников окаянных. Взял меня за космы да потащил к себе… — начала причитать Агафья, вскочила с кровати, подбежала все в том же неглиже ко мне и обняла за ноги.
— Бил он тебя? — нарочито строго спросил я.
— Ох, и бил-то как! Вот, погляди, воевода, — девица встала с колен, повернулась ко мне спиной и глубоко, сука такая, нагнулась. — Какой синяк поставил, окаянный! Я же с почтением, квасу принесла, до того в бане помыла. Так и там он удом своим светил передо мной. А тут уже и снасильничал.
Агафья, поглаживая свои ягодицы, указывала на действительный синяк на заднице. После спектакля все же выпорю курву за такую импровизацию. Уже, получается два раза выпорю. Какое-то БДСМ получается. Прости меня, Господи! Нет, не поддамся, лучше за женой пошлю людей. Может уже возвращаться, для нее в Воеводино почти безопасно.
— Да что ты говоришь? Ты же по согласию со мной, сама же пришла, — возражал Мстислав.
Еще немного реплик в рамках отыгрыша сцен пьесы, и я спросил:
— Если стоит вопрос, что умрешь вместе с отцом, но не будет предательства с твоей стороны, останешься верным? Учти, что смерть не будет легкой, а на колу сидеть станешь. Или же умрет только князь, а ты станешь князем новгородским, признаешь главенство великого князя Изяслава, да еще и тебе сосватают дочь Ростислава Смоленского? Она же тебе была обещана? Что ты выберешь? И да, не забывай о том, что при неверном выборе прослывешь, как наиглавнейший насильник на Руси. Я знаю, что сделать, чтобы и стар, и млад знали, как ты снасильничал девицу.
— Она не была девицей, — пробурчал Мстислав.
— Это твое мнение? А люди узнают иное, — сказал я. — Думай! У меня времени не так много.
Думал княжич долго, наверняка, прикидывал расклады, может, что-то вспоминал из своего детства, как общался с отцом. Все равно расклады такие, что иных договоренностей не будет. Или соглашаться, или смерть. И, после ряда незначительных уступок с моей стороны, Мстислав дал свое одобрение на убийство отца. Средневековье… Оно такое средневековье! Родственные узы у князей не так и крепки.
— Тогда вот что еще ты должен сделать… — начал я инструктировать парня, желая провернуть не самую честную сделку.
Я обрисовал картину всего, или почти всего, мной задуманного, и Мстислав побледнел. Понятно, предавать своего отца — не самое благородное дело, но чего уж там.
— По воле князя, отца
— Зачем ставишь ты передо мной такой выбор. Это сложно, я не знаю, — чуть не плача отвечал Мстислав.
— Думаешь, что Аврааму было легко положить своего единственного возлюбленного сына на алтарь для жертвы Богу? — стал я манипулировать сознанием Мстислава, используя самый изуверский и жестокий метод, через религиозность.
— А мой отец отдавал такой приказ, чтобы бить слугу Господа? — тихим замогильным голосом спрашивал княжич.
— Да, епископа Ануфрия били, это были свеи, так как все православные отказались бить святого отца. Люди будут на твоей стороне, — продолжал я давить на Мстислава. — В ином случае, ты станешь самым известным на Руси насильником, охальником, богоотступником и соучастником преступлений твоего отца.
— Ты убить хочешь отца моего? — спросил княжич.
— Не хочу, — солгал я и предоставил Мстиславу полуправду. — Если он не уйдет, не образумится, не посчитает нужным спасти тысячи душ, то его могут убить и свои же.
— Отец не образумится. Он в последнее время стал другим, в церковь так дважды пропускал по воскресеньям, еще под Торжком только три раза молился, — сознание Мстислава стало искать оправдание уже почти принятому решению о предательстве.
Так всегда бывает. Если человек решает сделать что-то плохое, но при этом в нем еще тлеют угольки нравственности и морали, то мозг ищет оправдание не перед кем-то, а перед собой. Как известно, кто ищет, тот всегда найдет.
Еще минут через двадцать препирательств и терзаний, Мстислав был уже готов к тому, чтобы прочитать и поставить свою печать на первой листовке-воззвании к народу православному. Причем, обращение было и к людям владимирской земли, и к новгородцам. Шведы только умалчивались, а косвенно, так и прослеживался намек, что они вообще чужие и не должны топтать русские земли.
— Люди православные, поминающие Господа нашего Иисуса Христа, к вам взываю, — зачитывал я вслух послание. — Стоит ли жажда наживы или стремление к власти разрушений и смерти, крови и детского непорочного плача? Стоят ли низменные пороки выше того, чтобы бить святого отца, пастыря христианского, епископа Ростово-Суздальского? Или осквернять имя преподобной Ефросиньи Полоцкой? Отец мой, но не я, сего хотел. Отец мой, но не я привел вас сюда, словно на заклание. Собираются уже супротив людей новгородских полки Братства православного Андрея Первозванного, берет уже оружие в руки ремесленный люд в Ростове и Суздале, Москве и во Владимире. Они уверовали, что противостоят безбожникам. Но это не так. Вы же не хотели, чтобы церкви были поруганы, а епископ избит?..
Я читал воззвание и понимал, что получается настолько в точку, такой удар по сознанию многих людей, что подобное не должно было пройти мимо. Конечно, подобные «стенания о милосердии и покорности» могли бы исходить от самого епископа, мол помогите и отомстите. Но, во-первых, Ануфрий не согласился бы признать, что его прямо-таки избили. Во-вторых, новгородцы же выбрали своего архиепископа, так что здесь еще нужно дипломатично пройтись по ситуации. В-третьих, понимая, что последует далее, Ануфрий, человек в высшей степени гуманный, не стал бы провоцировать людей на новый виток сопротивления.