Собиратели осколков
Шрифт:
За дверью пряталась пышнотелая сестричка с совершенно септическими ногтями цвета маренго. Поскольку в этом сплошном доспехе Вовчик не был способен на подвиги, сестричка испытывала к нему сложные чувства… Как только немного оклемался, от долгого воздержания (недели три без малого!) и при виде молодицы в белом халатике он возбудился немедля, и если бы не капельница, из которой в вену стекал физиологический раствор, перенасыщеный обезболивающими и нейролептиками, наверное, вскочил бы и задал ей перцу во все отверстия. А так — лежит человек, молодой, здоровый, за собой следит, зубы все на месте (это к тому, что изо рта не пахнет), всё остальное тоже под
— Привет, подруга.
Сестричка ничего не ответила. Она была немая.
— Ничего нового не слышно? Когда выпустят-то?
Она дернула пухлым плечиком. Какая волна пошла! Вовчик замычал, скривился. Ударил себя кулаком между ног — глухо стукнуло.
— Ну что это за дерьмо! — он попытался изобразить поступательное движение бедер, хрустнул гипсом, скривился. — У меня что, таз сломан? обидно до чертиков: добро бы отказала, так ведь нет, сними гипс — сама, наверное, запрыгнет (ну, может, не сразу, и не запрыгнет — все ж таки дама почтенных пропорций, прыгать ей как-то не к лицу, особенно на инвалида).
Сестричка помотала головой, помычала для убедительности.
— А на фига?
Она в очередной раз проделала странные манипуляции пальцами правой руки, и в очередной раз Вовчик не понял их смысла.
— Что — отрезали?!
Да нет, не отрезали, раз шевелится. Такое дело.
— Ну, не знаю. Долго мне тут ещё?..
Сестричка выудила из шкафчика веник, возмутительно шевеля необъятным задом, прошлась вдоль длинной стенки. Вовчик отвернулся.
— Это дерьмо… сломать его никак? — он ещё раз хрястнул себе в пах.
В животе булькнуло, в потрохах резануло. Вовчик выматерился. Сестричка разогнулась, посмотрела на него с весёлым недоумением.
— С-с… ничего, ничего, — он показал ладонями, что все «ничего». Всё нормально.
Сестричка закончила подметать и принялась сдирать с постели белье.
— Э, э, ты чего?!
Хлопнула, открываясь, дверь. Вовчик с размаху обернулся, инерция гипса прокрутила его гораздо сильнее чем хотелось бы: мелькнул, пролетая справа налево, силуэт усмирителя в парадном серо-черном, перекрещенном серебряными ремнями. Офицер, не меньше капитана — судя по расцветке, да и ган маленький, изящный, не стафф какой-нибудь…
— О, серый брат!
Серый брат проглотил пилюлю, не вздрогнув,
— Ходишь?
— Бегаю.
— Ну-ну. Собирайся.
— Эй, куда ещё? Я больной, всё ж таки.
— Небось, не помрешь. Давай-давай, — капитан приглашающе повел стволом.
Что тут поделаешь! Собрался и пошёл.
Как оказалось, саева больница — целый отдельный корпус в саду — вовсе не сообщалась с контрольным или (упаси боже!) с генераторным цехом, хотя все это хозяйство и располагалось в двух шагах, натужно гудя. Весь комплекс был окружен высоким крашеным кирпичным забором с колючкой поверху: натянута она была кое-как и, трепыхаясь на ветру, лениво искрила.
— Бить будете?
— А чего
Вовчик споткнулся и чуть не упал. Внутри всё перевернулось.
— Уау!!!
— Вот видишь. Топай, нечего рожи корчить.
Гуманист хренов. Интеллигент от слова «телега».
— Хрустальный зал?
— Соображаешь, болезный.
— Ну так пошли, чего резину тянуть?
— Твое имя Владимир…
— Ну да. А фамилия — Шведов. А мой предок был Свен, пока его не побили камнями…
— Ничего не выйдет, Вова.
— Что «не выйдет»?
— Ты хочешь сбить меня с толку и перехватить инициативу в разговоре. Я говорю: не выйдет. Тебя взяли в тарелке вместе с бабой, которая два года в розыске. Полторы недели назад ты напал на муниципальную тюрьму. Днём раньше ты ограбил банк в Глажеве. До этого ты…
— Стоп. А вот этого не было.
—…проник в информационную систему с малым уровнем доступа в Оломне.
— А, это… это было, точно.
— Я не могу рисковать, подключая твой комп, поэтому говорить придется тебе. Для затравки скажу, что ты отсюда не выйдешь.
— Ну-у, — сказал Вовчик и даже выдохнул как следует, изображая огорчение. — Ну зачем эти штучки, Я же не плебс какой-нибудь.
— Да, ты не плебс. Ты мэн крутой, ты круче всех мужчин. Только ты, мальчик, забыл, что мне угрожать совершенно незачем… я и так хозяин твоей жизни.
— Эк заговорил! Хозяин жизни… козел ты вонючий, пидор долбаный.
— Прекрати сотрясать воздух. Мы только теряем время.
— А я никуда не тороплюсь.
— А я — тороплюсь. Я начинаю войну, но задерживаешь меня — ты. Будешь говорить или позвать специалиста?
— Не надо специалиста. А как насчет Фи… компа? И моей женщины?
Ответа, как и ожидалось, не последовало.
«К чёрту подробности, в каком городе тюрьма?»
Анекдот такой
Сая интересовал город. Сая очень интересовал город. Да это и неудивительно, если исходить хотя бы из низменных меркантильных соображений (не говоря уже о высокой миссии объединения и укрупнения монархии). Требовалось как можно больше выяснить про торгового своего партнёра и в недалеком будущем — жертву. Ни один из подосланных лазутчиков с того берега не вернулся, танк хай погубил (тоже надо было додуматься, пустил консервную банку по мосту, который сто лет как стоит без ремонта…). Теперь вот и приходится по старинке: где щипцами, где иголками, а то и просто — палкой по бокам, благо никакой тебе международной амнистии и комитетов по правам заключенных. Когда же пациент разговорчивый — это подарок судьбы, удача и радость, если, конечно, не брехун — но проверить довольно просто, придурка наказать соответствующим образом ещё проще, и уж совсем легко оповестить об этом общественность, чтобы прочим неповадно было. Режем-душим, на солнышке сушим… на крюке за задницу, к примеру. Очень, говорят, способствует развитию любви к правде и откровенности у нелояльных представителей населения.
Да, вопросы сай задавал престраннейшие порой. Соотношение количества мужчин и женщин? Дети там есть? Если есть, то сколько, какого возраста? Кто занимается воспитанием? Оружие?.. Ну, хоть про это всё понятно, хотя дерьмо то ещё — попробуй скажи с точностью до киловатта, сколько мощи засадил в каждую ракету, или почему тарелка летает, Сами взяли — сами и разбирайтесь. То есть разбирайте. Все в ваших руках. Тут Вовчик сообразил, что на заряд того лазера саю придётся напрягаться не меньше полусуток, даже если обесточит всю округу, и ему стало смешно.