Соблазн быть счастливым
Шрифт:
– А что твой муж? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.
– Он работает допоздна.
Так всегда и бывает: как только брак дает трещину, начинается работа допоздна, бесконечные совещания, непредвиденные командировки.
Мы замолкаем, сидя плечом к плечу: она смотрит на людей, а я – на нее. Кто знает, почему Звева меня ненавидит. И это при том, что, когда она была маленькая, я столько с ней возился. Может быть, если бы я предоставил тогда все заботы о ней ее матери, сейчас все было бы по-другому. Если ты пытаешься воспитывать ребенка – по его мнению, ты можешь только ошибаться; если же ты оставишь
– Что-то случилось, у вас друг с другом проблемы?
Она поворачивается ко мне с распахнутыми от изумления глазами. На самом деле, кажется, я никогда в жизни не задавал ей подобного вопроса. Для этого всегда была Катерина.
– Почему? С чего ты взял?
– Ну, он никогда не появляется, и если я тебя спрашиваю о чем-то, то ты всегда огрызаешься.
– Да когда ты меня о чем-то спрашиваешь? Когда ты вообще меня о чем-нибудь спрашивал? Что это вдруг за новости?
– Вот видишь? Ты начинаешь злиться. Женщины злятся, когда чувствуют себя загнанными в угол, – поясняю я непринужденным тоном, одновременно подхватывая бокал просекко, предложенный мне любезным официантом.
– И ты еще говоришь о женщинах, просто анекдот! – вспыхивает она и отбирает бокал у меня из рук. – Ты не хочешь прекратить пить? Или тебе непременно нужно свести себя в могилу?
Я вздыхаю.
– Звева, какая ты зануда.
Она улыбается и берет меня за руку. Мне хочется отстраниться, чтобы не выглядеть как старый болван, которого утешает многотерпеливая дочь, но ее рука слишком крепко сжимает мою.
– Если хочешь знать, у меня все хорошо. Лучше скажи, как ты поживаешь?
– Прекрасно, как всегда.
– Ну да, – произносит она с горечью в голосе, – это правда.
– Что именно?
– Тебе прекрасно живется одному. Это с другими у тебя возникают проблемы.
Моя дочь хорошо меня знает. Это представляет большое удобство: с ней мне нет необходимости ни в каких объяснениях. Мне нравятся женщины, которые их не требуют.
– Признаюсь, люди не слишком меня привлекают.
Мы снова принимаемся разглядывать людей, которые разгуливают среди картин, болтая и жуя тарталетки, пока в один прекрасный момент Звева не встает и не восклицает:
– Почему бы тебе не пойти и не пообщаться немного с Данте? Ты как пришел, все так тут и сидишь.
– Ну, тут очень удобно. А если я встану, кто-нибудь обязательно займет мое место.
– Поступай как хочешь. Однако я считаю, что ему будет приятно услышать от тебя хоть слово или хотя бы увидеть твою улыбку.
И она исчезает в толпе. Но я уже не в том возрасте, чтобы исполнять отцовские обязанности – слишком много ответственности. Мне не повезло: если бы сейчас здесь была Катерина, то она пошла бы к Данте, чтобы похвалить выставку и выслушать его рассказ об артистической жизни Перотти, а я бы мог спокойно сидеть на своем месте, попивая просекко и пялясь на людей. Если бы моя жена была жива, то именно она пошла бы в тот день забирать Федерико из школы, и я бы не увидел руку того типа за рулем внедорожника на бедре моей дочери. Но моя жена умерла и тем самым сняла с себя всю ответственность за детей. И это я еще считался эгоистом!
Я поднимаюсь, хватаю себе еще
– Что вы об этом думаете? Вам нравится?
Я оборачиваюсь. Рядом со мной стоит мужчина лет около сорока: на нем пиджак из бежевого бархата, в руке – бокал красного вина. На голове у него красуется цилиндр.
– Ну, можно сказать, что это забавно.
Он улыбается.
– Да, я тоже так думаю.
Я поворачиваюсь к картине, надеясь таким образом избавиться от него, но спустя какое-то время этот тип снова ко мне обращается:
– Вы ведь отец Данте, верно?
Брр, нет ничего хуже общительного человека. Что уж такого привлекательного в знакомстве с новыми людьми? Все равно все мы более или менее одинаковы: ходячая куча недостатков, которая на своем пути встречает другие такие же кучи.
– Ну да.
– Данте часто о вас говорит.
– Даже так?
– Именно так, – утвердительно кивает он.
Он рад, что завладел моим вниманием. Бедняжка и не представляет, что на самом деле все мое внимание приковано к женщине у него за спиной – пышной даме с огромной грудью, напоминающей грудь Россаны. Если бы я был помоложе, возможно, мне стоило бы попытаться понять причины такой моей зацикленности и, пожалуй, почитать Фрейда, но я – старик, я могу чихать на эти причины и пялиться на титьки, не забивая себе голову ерундой. В любом случае, я должен избавиться от этого псевдохудожника-всезнайки. Я допиваю последний глоток просекко и протягиваю бокал моему собеседнику: он смотрит на меня с удивлением.
– Вы не подержите? Мне надо в туалет.
Он одаряет меня несколько обескураженной улыбкой и берет бокал. В туалете я захожу в кабинку, сморкаюсь, смотрюсь в зеркало, от души пукаю, затем спускаю воду в унитазе и открываю дверь. В предбаннике ждет своей очереди та самая пышная дама с огромной грудью, которая устремляет на меня суровый взгляд. Возможно, до нее донесся громкий звук из кабинки. Дама просит позволения пройти, стремясь удалиться в кабинку, но я пытаюсь помешать ей, чтобы дать хоть немного рассеяться зловонию от выпущенных моим кишечником газов. Пышнотелая незнакомка смотрит на меня, теряя терпение, пока я продолжаю улыбаться ей как слабоумный.
– Так вы дадите мне пройти?
– Конечно, конечно, – отвечаю я, посторонившись.
В любом случае, этот небольшой конфуз послужил для достижения моей цели: и правда, когда я возвращаюсь в зал, оказывается, что человека в цилиндре поглотила толпа. Воспользовавшись этим, я присоединяюсь к Данте, который что-то рассказывает группке из четырех человек, внимательно его слушающих. Время от времени он поворачивается к картине у себя за спиной, указывая на ту или иную деталь. Он явно не такой, как все, тут уже ничего не попишешь. Я не понимаю – почему, если тебе нравятся мужские члены, ты непременно должен двигаться и махать руками как придурочный? Женщины же так себя не ведут. Не может быть, чтобы те, кто его слушает, этого не замечали. Возможно, они привыкли и не обращают внимания. Зато мне кажется, что эта манера прогрессирует у него день ото дня.