Соблазн быть счастливым

Мароне Лоренцо

– Даже нет, знаешь, что я тебе скажу? Как только ты выздоровеешь, мы с тобой отправимся в настоящее путешествие. Я уже давно никуда не ездил. Но, конечно, только если ты этого захочешь. Я прекрасно понимаю, что компания такого старика как я – это вовсе не то, о чем ты мечтаешь, но тебе придется привыкнуть, я так легко от тебя не отстану!

Она снова улыбается. Во всяком случае, мне так кажется. Или мне так нравится думать. В действительности же ее рука все слабее сжимает мою, а полотенце уже совсем красное: оно насквозь пропитано кровью. У меня подступают к глазам слезы и ужасно хочется в туалет. Еще несколько минут, и я намочу штаны. Но я продолжаю

трещать без умолку в ожидании, пока приедет «Скорая».

– Хотя я должен предупредить тебя, что я не слишком приятный попутчик. Я очень ленив, от меня не дождешься приличных фотографий, потому что у меня дрожат руки, а еще мой кишечник иногда устраивает фокусы, и я люблю поскандалить. Но знаешь, со стариками нужно терпение!

На этот раз я один улыбаюсь собственным словам. Синьора Витальяно нашла в себе смелость переступить порог комнаты и теперь смотрит на нас так, будто мы – два привидения. Эмма очень бледна, и мне кажется, что у нее выступил холодный пот. Она дрожит. Я хватаю с постели простыню и укрываю ее, а затем приближаю губы к ее уху – всего в нескольких сантиметрах от темной лужи, продолжающей свой неумолимый путь по направлению к плинтусу. Кровь нас пугает. Наше тело нас пугает – оно кажется нам темной и неизвестной бездной – такой же, как космос; мы стараемся не придавать им обоим слишком много веса, чтобы не оказаться им раздавленными.

– Хочешь знать кое-что смешное? Это секрет, который я никогда еще никому не открывал, – шепчу я ей на ухо. – Та Эмма, о которой я тебе говорил, женщина, в которую я был без памяти влюблен…

У Эммы едва заметно двигаются зрачки. Значит, она слушает то, что я ей говорю.

– Она была моложе тебя, когда я с ней познакомился, и мне так никогда и не удалось ее покорить. Не смотри на меня так! Да, я был женат, но я никогда и не утверждал, что был приличным человеком.

Кошатница вытягивает шею, чтобы услышать мои слова, но она слишком глуха, чтобы что-нибудь понять.

– Как бы то ни было… я тебе еще не сказал самого худшего.

Я выжидаю несколько секунд. Я думал унести этот секрет с собой в могилу, а теперь оказывается, что доверяю его девчонке, с которой только недавно познакомился.

– Эмма – это сестра моей жены…

На этот раз я уверен, что она поняла. Ее рука пусть и очень слабо, но сжимается вокруг моей. Вполне возможно, что если бы она могла, Эмма назвала бы меня мерзавцем – в этих случаях женщины проявляют большую солидарность. Именно поэтому я никогда ни с кем об этом не говорил, даже с Россаной. Может быть, именно поэтому я решил сделать это сейчас – с единственным человеком, который не может мне ответить.

– В любом случае… – пытаюсь продолжить я, но как раз в этот момент в комнату вваливаются два фельдшера «Скорой» и нетерпеливо отстраняют меня от нее.

Я так и остаюсь сидеть на полу, глядя на то, как Эмме помогают два типа, которые действуют очень слаженно и, кажется, знают свое дело. Они даже не разговаривают между собой: один совершает манипуляции, другой контролирует сердцебиение, потом проверяет зрачки. Нет, не смотрите ей в глаза, – хочется мне закричать, – в них нет света, но скоро они вновь засияют. Прошу вас, только не надо замечать, что Эмма умирает. Я пытаюсь подняться, но мне приходится сразу же присесть на кровать. Мир вокруг меня вращается. Парни со «Скорой» все еще занимаются Эммой: они вытаскивают руку у нее из-под поясницы и поворачивают ее.

Решив, что для меня все это уже слишком, я выхожу

из комнаты и из квартиры на лестничную площадку, где тем временем уже столпились соседи. Марино направляется мне навстречу, но я останавливаю его жестом и подхожу к лестничному окну, тяну за задвижку и распахиваю его настежь. Лицо мне обдает волной свежего воздуха, и только сейчас мне кажется, что я снова начал дышать. Прямо подо мной в нескольких метрах мигалка машины «Скорой помощи» окрашивает в синий цвет лица нескольких человек, с любопытством уставившихся вверх.

Я возвращаюсь в квартиру: Эмма лежит на носилках, глаза у нее закрыты. Я не задаю вопросов: не хочу слышать ответов. Появляются двое полицейских, которые смотрят вокруг с задумчивым видом и затем вызывают коллег по рации. Один из этих двоих пристально смотрит на меня и, кажется, хочет подойти, но, к счастью, врачи со «Скорой» отвлекают его внимание:

– Вы поедете с нами? – обращаются они ко мне.

Я киваю; полицейским придется подождать. Все равно они понимают, что это не мог быть я – у старика не хватило бы сил устроить подобный ужас. Если бы безумие проявлялось только в пожилом возрасте, скольких трагедий можно было бы избежать.

Я иду за носилками. Эмма уже без сознания. Когда я выхожу из спальни, мой взгляд падает на золотую рыбку. Она больше не бьется: уже отмучилась. Даже в жизни бедной рыбки важно везение – этой не повезло оказаться в неправильном месте в неправильное время. Если бы ей довелось попасть в мой дом, то сейчас она мирно плескалась бы в своем аквариуме, ругаясь разве что на не слишком чистую воду, в которой она вынуждена влачить свое существование.

Никому из нас не дано выбрать, где окажется его аквариум – на мирной кухне старика-пенсионера или на комоде в коридоре дома, где случится трагедия. Как говорится, все решает случай. И иногда он может решить так, что наш мир, наш стеклянный шар, разлетится на тысячу осколков, и нам останется лишь ловить воздух ртом в надежде, что какая-нибудь милосердная душа пройдет мимо и подберет нас.

Проблема в том, что почти всегда ожидание длится дольше, чем агония.

«Пятое мая» наизусть

На часах час двадцать одна минута ночи. В последний раз, когда я поднимал на них глаза, стрелки показывали час восемнадцать. Три минуты, хотя мне они кажутся вечностью. В больничном коридоре пусто, и компанию мне составляют только жужжание кофейного автомата в конце коридора да витающий в воздухе запах спирта. Она там, внутри, ее оперируют уже около двух часов. Прежде чем захлопнуть у меня перед носом дверь, один из врачей отвел меня в сторону и сказал мне не ждать ничего хорошего. У меня не было сил ему возражать, хотя мне стоило бы это сделать: стоило бы схватить доктора за халат и хорошенько приложить его к стене, а потом заорать:

– Иди туда и спасай жизнь этой девушки! И не надо говорить мне, что я должен, а чего не должен ждать!

Никому не следовало бы стараться сообщать другим, чего они не должны ждать от жизни. Я лично жду, чтобы Эмма вышла с открытыми глазами, жду, чтобы она взглянула на меня и улыбнулась, а потом позволила взять ее за руку. Я жду, чтобы малыш, который у нее внутри, получил возможность оказаться в этом безумном мире, а этого подонка чтобы схватили и бросили в тюрьму. Я жду, чтобы жизнь не решила сделать меня свидетелем еще одной трагедии – может быть, самой худшей из всех. Слишком многого я жду, чтобы человек, которого я даже не знаю, мог позволить себе давать мне советы.