СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
Шрифт:
— Только не надейся, что тайносердечие девическое! Старуха передала. Подошла меж просителями, в руки сунула — отдай, мол, великому князю. Я и не вгляделся, что за старуха. Кажется, из бедных. Ну, разворачивай дарение!
— А ты выйди на час, — сам не зная почему, сказал Василий.
— Втае хочешь глядеть, один? Всё скрытничаешь от слуги верного? — смеялся уходя Басенок.
С детским любопытством развернул Василий холстину, много раз крепко увязанную. Сердце его дрогнуло и замерло.
Софья Витовтовна любила первенькую внучку: как увидит, пряничком жалует.
— Матушка,
— Как ни таить, а придётся говорить, — усмехнулась Софья Витовтовна. — Я её в монастырь на севере заточила.
— Пошто?
— Пускай там пророчит и прозревает. Надоела она мне. Бредни да сплетни от неё.
Марья засмеялась, поправила малиновый повой:
— Матушка, скажи, пускай мне Василий Васильевич холодец укупит. У всех боярынь есть ароматы, а у великой княгини нету.
— Так попроси.
— Не смею. Он дразнит. Говорит, от меня салом пахнет.
— Скажу, — ласково пообещала Софья Витовтовна. — Вот ужо в Византию посольство будет, велю тебе скляницу греческую привезть, головка золочена будет. Хочешь?
— Я всё хочу. Не балует муж-то. — Голос невестки дрогнул обидою. — Не поярый стал. А я ведь молодая женщина. Детей ещё хочу.
— Устал он, — задумчиво сказала Софья Витовтовна, — Ты забыла, сколько пережили? Куда нас только с тобой не кидало! И всё одни. А он — по битвам. Не вздумай ты ещё ему перекоренье делать. Да и не в дорогих подарках счастье, любимушка моя. Мне вот первый подарок муж сделал, видишь? «Соколиный глаз» называется.
— Деше-евенький перстенёк! — протянула Марья Ярославна.
— А дороже его нету на мне колец. Василий Дмитриевич сам его выковал, когда у нас на Литве в плену был.
— Так вы его пленного там женили? Силком, что ль? — опять засмеялась Марья Ярославна.
— Не твоего ума дело! — оборвала её княгиня. — Тебе бы лишь муж поярый был. А наша женитьба из замыслов государственных произошла. Да и любили мы друг друга… Что смотришь?
Сияющий голубец омофора [87] на небесно-лазоревом воздухе, тёмного, дикого цвета заросли орешника и в золотистом прозрачном круге — изумительного письма лик Богородицы. Глаз не оторвать. Василий даже и не знал, что есть такой образ Божьей Матери. Где же он писан? Не древен… Как светла Дева! Какая синь надмирная! Взгляд в ней утопает и душа уносится. Но почему слеза прозрачная на кончике ресниц? Плачущая в орешнике… Не видывал никогда такого письма. А вдруг-явленная? Но тогда почему передана тайно? Холод благоговения стянул лицо Василия. О чём скорбишь, Заступница? О грехах наших? Страдания наши Тебе ведомы?
87
Омофор — часть архиерейского облачения.
Перекрестившись, Василий истово приложился к образу… Кто же прислал его? Поднёс к лицу холстину — пахло ладаном. Из монастыря? Иль освящали недавно? Что означает сие дивное дарение?
— Царица небесная, помилуй, дай делами искупить грех мой перед
Поставив икону в таибнице — горнице для секретных занятий, Василий скорым бодрым шагом прошёл в палату, где вершились дела, суда княжеского требующие. Встретившему его Басенку велел немедля мчаться в Коломну за Шемякой. Прикинул, кого бы послать за Фотинией, решил: самолично съезжу!
Великий князь Московский сидел в резном кресле царском неподвижно, с выражением бесстрастия на худом юношеском лице.
Фёдор Басенок доложил:
— Приехал Шемяка.
— Сам приехал? — спросил с недоверием Василий Васильевич.
— Без нужения, однако под приглядом пристава его Ивана Старкова. Велишь ввести?
— Не ввести, а впустить. Но повремени малость, пусть потомится и восчувствует, где находится.
Василий Васильевич оттягивал встречу, чтобы внутренне подготовиться к ней. Он хорошо помнил, какой тяжёлый взгляд у Шемяки — столь тяжёлый и подавляющий, что каждый раз становилось от него не по себе. Но сейчас нужно его выдержать, не сморгнуть, не отвести глаз в сторону. Даже перед самим собой не хотелось признаться в робости перед побеждённым соперником. Тем более не хотелось выглядеть оторопелым в глазах боярина, который стоял возле дверей в ожидании хозяйского повеления.
— Вот что, Фёдор, — сказал, натянуто улыбаясь, Василий Васильевич, — позови дьяка Фёдора Беду с прошлой крестоцеловальной грамотой, он знает, с какой. Сходи к владыке Ионе, скажи, мол, великий князь просил прибыть. Матушку тоже позови. А после этого зайди к сокольничьему, пусть готовится утром ехать на ловитву.
— За утьвой?
— И за косачами.
— В Государево займище, значит?
— Да, на Потешный луг.
— Это гоже, много там нынче выводков и глухаря, и тетерева, — обрадовался Басенок и уж приналёг плечом на дверь, когда Василий Васильевич снова удержал его:
— Будешь проходить мимо Шемяки, оброни абы ненароком: «Великий князь дозволяет войти».
Опасения оказались напрасными. Шемяка выглядел подавленным, жалким. Хотя и метнул исподлобья взгляд, переступив порог, однако тут же опустил повинно голову, буркнул:
— Бью челом, князь… — подумав, поправился: — Великий князь.
Василий Васильевич указал на стоявший возле дверей трёхногий столец: садись, мол. Столец этот предназначался для детей боярских. Шемяка не мог этого не знать. Прежде чем сесть на него, поднял глаза на двоюродного брата. Давящие, со скрытым помыслом в них. Словно хотел сказать, что нет, ничего он не забыл. Но и того не забыл, что и Василий всё знает и всё помнит. Покорно сел.