Соблазненная грехом
Шрифт:
– Если думаешь таким образом задеть меня в надежде, что, вспылив, я оставлю тебя в покое, то могу тебя разочаровать – это не сработает.
– Ах! Но если в первый раз тебе не удалось…
Словно не слыша колкости Ройса, Эйми приблизилась к нему.
– Пожалуйста, – прошептала она. – Со мной тебе не надо притворяться. Разреши мне помочь.
На какую-то долю секунды ей показалось, что в глубине глаз лорда Стоунхерста что-то промелькнуло. Но в то же мгновение он со стуком поставил бокал на стол и отошел от Эйми.
– Поверь мне, – прорычал он, не переставая при этом нервно мерить комнату шагами, –
– Ты не обреченный человек! И смерть Балтазара не на твоей совести! Ты сделал все возможное, но вспомни слова доктора. Ему уже ничто не могло помочь.
Трясущимися руками Ройс провел по волосам.
– Нельзя было так привязываться к нему, – с горечью произнес он. – Прикипать душой. Ты подумаешь, мне бы следовало быть более осмотрительным, но… – Ройс тут же замолчал. Когда он снова встретился взглядом с Эйми, в глазах его была какая-то затравленность, словно он был зверь, запертый в клетку. – Если у тебя есть хоть малейшее чувство самосохранения, котенок, то беги от меня. Беги прямо сейчас и считай, что ты удачно избавилась от грядущих неприятностей.
Последняя фраза Ройса вызвала у Эйми необъяснимое беспокойство. Сейчас она чувствовала, что Ройс страшно напряжен, казалось, даже воздух в кабинете был наполнен электричеством, как перед грозой.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Эйми.
– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты вышла отсюда. – Несколькими размашистыми шагами виконт пересек кабинет и снова оказался у буфета. Он потянулся за бутылкой. – Если мне суждено напиться до чертиков, я бы предпочел сделать это в одиночестве. – Не обнаружив со стороны Эйми никакой реакции, Ройс снова повернулся к двери и, сверкнув враждебным взглядом, крикнул: – Ты слышала меня? Я сказал, уходи!
Эйми медлила, лихорадочно соображая, что делать. Возможно, она и ошиблась, настаивая на разговоре и предлагая помощь именно сейчас. Но она не могла оставить Ройса в таком состоянии. Поэтому, несмотря на охватившее ее волнение, она упрямо задрала подбородок и, глядя Ройсу в лицо, сказала:
– Нет. Я никуда не уйду.
Вот тут-то и вырвалась наружу кипевшая в нем свирепость.
– Да черт побери! – Ройс с яростью швырнул о стену бутылку виски. Янтарная жидкость хлынула ярким потоком на оштукатуренные стены кабинета.
Эйми вздрогнула. Но, еще не успев оправиться от произошедшего или хоть как-то отреагировать, она увидела, как Ройс ринулся к письменному столу и одним махом опрокинул его, скинув все с поверхности. На пол полетели книги, бумаги, канцелярские принадлежности.
– Проклятие! Что еще надо, чтобы ты убралась отсюда? – Раскаты грохочущего голоса виконта заставили Эйми сжаться, а сам Стоунхерст с искаженным от гнева лицом едва ли не набросился на нее. – Теперь ты понимаешь, почему тебе надо держаться от меня подальше?
Потрясенная, Эйми потеряла дар речи. Никогда прежде она не видела Ройса таким, и наблюдать за происходящим было страшно. Однако частичка какой-то ранимости и муки, скрывавшихся за его яростью, взывала к ней, побуждая остаться рядом с ним, несмотря на то, что разум заставлял бежать из кабинета. И все же что-то подсказывало Эйми, что даже в ярости Ройс не причинит
Уняв внутреннюю дрожь, Эйми бросилась к Ройсу, дабы не позволить ему разбить еще что-нибудь.
– Прекрати, Ройс! – Она схватила его за руку. – Ты не запугаешь меня. Я ведь знаю, что ты не такой.
Тяжело дыша, он замер, и только сильная грудь вздымалась и опускалась. Встретившись с глазами Ройса, Эйми едва не разрыдалась от боли. В них было столько страдания, столько муки! В конце концов, спустя несколько долгих минут виконту удалось совладать со своими эмоциями. Медленно, но верно, с каждой секундой злость постепенно покидала его.
Высвободившись из рук Эйми, Ройс отошел. Плечи его поникли, он оглядел комнату – повсюду валялась разбросанная мебель, книга, листы бумаг, осколки битого стекла…
– Не обманывай себя, Эйми, – охрипшим голосом произнес он. – Это и есть я настоящий. Toт мужчина, которого, как тебе кажется, ты знаешь, не существует в природе. Это маска, за которой я скрываю правду.
– Тогда что же правда? – С твердым намерением не дать ему и сейчас отмахнуться от нее, настойчиво спросила Эйми. – Скажи мне. Пожалуйста, Ройс. Я хочу понять.
– Той ночью я уже пытался объяснить тебе. – Он опустился в кресло неподалеку от перевернутого письменного стола. Дрожащей рукой провел по лицу. – Внутри меня какая-то сила. Темная сила, настолько переполняющая меня злостью и разрушительной энергией, что я с трудом могу ее сдерживать. – Ройс указал на следы его разрушительного гнева: – Осмотрись. Моя жизнь не похожа на жизнь нормального человека. Мне пришлось сбежать от людей, вести отшельническую жизнь, потому что каждый раз, оказываясь в обществе, я чувствую, как злость, словно зверь, скребется внутри меня, готовая приложить все усилия и вырваться наружу. В те моменты, когда ей удается овладеть мной, кто-то страдает. Кто-то по-настоящему мне дорогой.
Эйми опустилась перед Ройсом на колени, пытаясь хоть как-то понять смысл сказанных им слов. Ей приходилось слышать о том, как война раз и навсегда меняет мужчин, вернувшихся с полей сражений. Возможно ли, что и изменения, произошедшие с Ройсом, объясняются тем же?
– Ройс, послушай меня, – робко начала она, – я понимаю, что пережитые тобой в сражении при Ватерлоо ужасы невозможно забыть. Должно быть, там был сущий ад. И я знаю, что во время военных действий мужчинам приходится убивать, они близко видят смерть…
– Нет, – Ройс перебил Эйми, качая головой, – Ватерлоо здесь ни при чем. Безусловно, война обострила мою озлобленность, и, чтобы побороть ее, требуется больше усилий, но то, о чем я говорю, было во мне всегда. Думаю, с самого рождения.
Взгляд Стоунхерста остановился на камине. С отрешенным видом он смотрел на колеблющийся свет пламени.
– Моя мать умерла, подарив мне жизнь. За это отец возненавидел меня и никогда не упускал возможности напомнить мне о том, что я со своим рождением несу окружающим смерть и горе. Всю свою любовь и внимание он дарил моему старшему брату, а ко мне относился как к грязи под ногами… Он всегда говорил, что я – порожденный адом маленький выродок, проклятый с той секунды, когда, покинув чрево матери, появился на свет. Он всегда повторял, что я обречен приносить только страдания и боль всем, кто окажется рядом.