Соблазнительный шелк
Шрифт:
Кливдон едва слышал, что она говорит. Он упивался ее эмоциями — проступившим на лице румянцем, искрами в глазах, порывистым дыханием. Но все равно ощущал боль в том месте, куда женщина нанесла удар.
— Я ничего не собираюсь доказывать, — сказал он. — Просто хочу, чтобы вы проиграли. А если вы проиграете, то признаете свое поражение поцелуем.
— Поцелуй! — засмеялась она. — Простой поцелуй обычной портнихи. Пустяковая ставка, если сравнить ее с вашим положением в обществе.
— Настоящий поцелуй, мадам, не может быть простым или пустяковым, — ухмыльнулся
Ее глаза ярко блеснули, после чего лицо снова стало красивой маской — холодной, непроницаемой. Но Кливдон все же заметил отражение бушующих в ее душе эмоций и теперь не мог уйти, даже если бы от этого зависела его жизнь.
— Все это ерунда, — сказала Марселина. — Разве вы еще не поняли, ваша светлость? У вас нет ни единого шанса выиграть у меня.
— Тогда в выигрыше будете вы и получите то, чего желаете — легко попадете на самый изысканный и самый скучный парижский бал.
Марселина покачала головой:
— Хорошо. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала.
Она вернулась к своему стулу и села.
Герцог опустился на стул напротив.
Она подвинула к нему колоду карт.
— Сдавайте.
Во время Французской революции дедушка Марселины — надменный французский аристократ — сохранил свою голову благодаря тому, что владел собой, не поддавался страстям. Поколения Нуаро — это имя он принял после бегства из Франции — унаследовали такую же холодную сдержанность и практичность в делах.
Это правда, страсти Марселины были темными и бушевали глубоко внутри — это было типично для всех представителей ее семьи и по материнской, и по отцовской линии. Как и они, она прекрасно умела скрывать свои чувства. Она родилась с этим умением. А вот сестер пришлось этому обучать.
Но то, как пренебрежительно Кливдон отозвался об их магазине, заставило ее кровь вскипеть. Кровь, которая текла в ее жилах, была благородной, хотя это была самая испорченная голубая кровь в Европе. Однако имя Нуаро было самым обычным, широко распространенным, именно потому дедушка его выбрал. Теперь большей части семьи уже не было в живых. Люди ушли, унеся с собой свою дурную славу.
Пусть ее род был печально известным, но он был не менее древним, чем род Кливдона, и она сомневалась в том, что абсолютно все его предки были святыми. Так что единственной разницей между ними было то, что герцог был богат и не должен был зарабатывать себе на жизнь, а она вынуждена биться за каждый фартинг.
Марселина знала, что нельзя было позволять ему себя провоцировать. Покупатели всегда смотрели на нее сверху вниз. Они все вели себя, как леди Ренфрю и миссис Шарп — так, словно она и сестры были невидимками. Для высших слоев общества владельцы магазинов были разновидностью
Но герцог…
Не важно. Теперь перед ней стоял один вопрос: позволить ему выиграть или проиграть.
Ее гордость не желала позволить ему выиграть. Она жаждала сокрушить его, уязвить тщеславие, доказать свое превосходство.
Но его проигрыш обещал серьезное неудобство. Она вряд ли могла прийти на бал под руку с герцогом Кливдоном, не вызвав шквал слухов и сплетен, то есть именно того, чего она не могла допустить.
И все же она не могла позволить ему выиграть.
— Разыгрываем колоду, — предложил герцог. — Играем каждую раздачу, но с одной разницей: не открываем карты до конца. Выигрывает тот, кто выиграл больше раздач.
Если не видишь, какие карты вышли, намного труднее подсчитать шансы.
Но Марселина могла читать по его лицу, в то время как он был лишен такой возможности. Более того, игру, которую он предлагал, можно было сыграть быстро. И очень скоро она увидит, играет он опрометчиво или нет.
Первая раздача. Две карты каждому. Ей он сдал выигрышную комбинацию — бубновый туз и валет червей. Но сам он тоже остановился на двух картах, чего никогда не делал, если выпадало больше семнадцати. В следующей раздаче ей выпал червовый туз, четверка и тройка. Потом она набрала семнадцать с трефами. Затем еще одна выигрышная комбинация — червовый туз и король червей. Потом даму червей и бубновую девятку.
Дело шло быстро. Герцог часто брал себе три карты против ее двух. Но он был внимателен и напряжен, как никогда ранее, и теперь Марселина уже не могла определить по блеску его зеленых глаз, нравятся ему карты или нет.
Она чувствовала, что ее сердце с каждой новой раздачей бьется чаще, хотя ей приходили по большей части хорошие карты. Двадцать одно — раз, два, три. Но и другие раздачи были неплохими. А герцог играл спокойно, сосредоточенно, и Марселина не могла быть полностью уверена, что его карты хуже.
Десять раздач, и все было кончено.
Они открыли карты. Каждый выглядел уверенно.
Бросив взгляд на открытые карты, Марселина поняла, что выиграла во всех раздачах, кроме четырех, в одной из которых счет был равным.
Ей даже не надо было смотреть на открытые карты, чтобы определить: она победила. Достаточно было увидеть, как герцог замер и недоверчиво уставился на карты. Он явно был в замешательстве. Потом поднял глаза, и Марселина поняла: только теперь наконец он понял, какую проблему создал для себя.
И опять ему потребовалось короткое мгновение, чтобы взять себя в руки. Если он и оставался в замешательстве, то никак этого не показывал. Как и она, герцог привык скрывать свои чувства. Конечно же, он изменил свое решение. Иначе и быть не могло.
— Вы поторопились, ваша светлость, — усмехнулась Марселина. — Еще одно необдуманное пари. Правда, теперь ставки неизмеримо выше.
Гордость — самое чувствительное место джентльмена.
Герцог пожал плечами и стал собирать карты. Но Марселина знала, что он пытался скрыть.