Собор Святой Марии
Шрифт:
— А византийцы? — спросила Мар.
— На следующий год король собрал новый флот из пятидесяти галер под командованием Берната де Кабреры и победил генуэзцев у Сардинии. Наш адмирал захватил тридцать три галеры и потопил остальные три. Погибло восемь тысяч генуэзцев, а три тысячи двести было взято в плен. Заметьте, что в этом сражении погибло всего лишь сорок каталонцев! Византийцы, — продолжал он, глядя в горящие от любопытства глаза девочки, — пошли на попятную и снова открыли порты для торговли с нами.
— А три года особого налога, который мы все еще платим? — спросил Гилльем.
— Но если у короля уже есть Сардиния, а мы торгуем с Византией, чего же еще добивается монарх? — поинтересовалась
— Жители острова под предводительством судьи Арбореа поднялись с оружием против короля Педро, и ему приходится решать вопрос о подавлении восстания.
— Король, — вмешался Гилльем, — должен был бы довольствоваться открытыми торговыми путями и сбором налогов. Сардиния — земля непокорная. Мы никогда не будем править ею.
Король не пожалел роскоши, чтобы предстать перед своим народом во всем величии и блеске. Однако на помосте его маленькая фигура многими осталась незамеченной. На нем был яркий наряд из блестящего красного шелка, который переливался на зимнем солнце, как и драгоценные камни, украшавшие одежду. Для этого случая Педро IV не забыл надеть корону и, конечно, прихватил свой кинжал, который носил на поясе. Его свита из знати и придворных, разодетая так же пышно, как и король, следовала за ним.
Король вышел к народу и сумел воспламенить его. Когда еще Педро IV обращался к простым гражданам, чтобы рассказать им о том, что он собирается делать? Но сейчас король с пафосом говорил о Каталонии, ее землях и интересах, гневно обличал предательство Арбореа на Сардинии. Когда люди услышали об измене, они подняли руки и стали требовать мщения. Король продолжал свою речь перед церковью Святой Марии, пока наконец не обратился к барселонцам за помощью, в которой нуждался. Возбужденные люди готовы были отдать ему своих детей, если бы он их об этом попросил.
Пожертвования пошли от всех жителей Барселоны; Арнау заплатил то, что ему полагалось как городскому меняле.
Вскоре Педро IV отбыл на Сардинию с флотом из ста кораблей.
Когда войско покинуло столицу, город вернулся к обычной жизни, и Арнау снова занялся своей лавкой, приемной дочерью, Святой Марией и теми, кто приходил к нему за помощью, прося занять денег.
Гилльему пришлось привыкать к такому образу жизни и поведению, которые совершенно отличались от того, что он наблюдал в среде коммерсантов и менял, включая и Хасдая Крескаса. Вначале мавр сопротивлялся и демонстрировал это каждый раз, когда Арнау развязывал кошелек, чтобы дать деньги одному из многочисленных трудяг, нуждающихся в них.
— Разве они не заплатят? Разве они не вернут долг?
— Эти займы без процентов, — возражал Гилльем. — А деньги должны приносить доход.
— Сколько раз ты говорил мне, что нам нужно купить особняк, что мы должны жить лучше? Сколько бы все это стоило, Гилльем? Ты прекрасно знаешь, что во много раз больше, чем все те займы, которые мы даем несчастным людям.
И Гилльем покорно замолкал, потому что это действительно было так. Арнау жил скромно, по-прежнему обитая в доме на углу улиц Новых и Старых Менял. Единственное, на что он не жалел денег, так это на воспитание и обучение девочки. Мар ходила на занятия в дом одного из друзей торговцев, где учителя давали уроки, и, конечно, в церковь Святой Марии.
Однажды в лавку к Арнау пришли представители совета приходских рабочих. Они просили о помощи.
— У меня уже есть часовня, — ответил им Арнау, когда совет предложил ему одну из боковых часовен Святой Марии. — Да, — добавил он, заметив удивление на лицах пришедших, — мне принадлежит часовня Святейшего, которая считается часовней бастайшейи она всегда будет такой. В любом случае… — сказал он, открывая сейф, — сколько вам нужно?
«Сколько тебе нужно?», «Сколько ты хочешь?», «Этого достаточно?»,
Однако такая манера поведения не имела ничего общего с теми решениями, которые Арнау иногда принимал в течение этих лет. То, что он отказывался от операций, связанных с торговлей рабами, казалось объяснимым, но почему, спрашивал себя Гилльем, Арнау отказывается от участия в выгодных предприятиях, которые не имеют ничего общего с торговлей людьми?
Арнау объяснял свои решения, не допуская никаких возражений: «Это меня не убеждает», «Это мне не нравится», «Я себе этого не представляю».
В конце концов мавр вышел из себя.
— Это хорошее дело, Арнау, — сказал он, когда торговцы ушли из лавки. — В чем дело? Иногда ты отказываешься от операций, которые обещают нам хороший заработок. Я не понимаю. Я знаю, что я не тот.
— Нет, ты именно тот, — перебил его Арнау, не поворачиваясь. Оба сидели за столом. — Я сожалею. То, что происходит. — Он запнулся, но Гилльем терпеливо ждал, пока хозяин решится. — Знаешь ли, я никогда не буду участвовать в тех предприятиях, в которых заинтересован Грау Пуйг. Мое имя никогда не будет стоять рядом с его именем.
Арнау смотрел вперед, куда-то вдаль, сквозь стену дома.
— Когда-нибудь ты мне об этом расскажешь?
— Почему нет? — пробормотал он, повернувшись к Гилльему. И рассказал ему все.
Гилльем знал Грау Пуйга, потому что тот поддерживал деловые отношения с Хасдаем Крескасом. Мавр спрашивал себя, почему, в отличие от Арнау, не хотевшего иметь с ним дела, барон, наоборот, выказывал готовность сотрудничать с менялой? Разве их чувства не были взаимными после всего того, что произошло между ними?
— Почему? — спросил он однажды Хасдая Крескаса, рассказав ему историю Арнау с условием, что это останется между ними.
— Потому что есть много людей, которые не хотят работать с Грау Пуйгом. Признаться, в последнее время я тоже стараюсь не связываться с ним. Этот человек был одержим идеей занять место, которое не принадлежало ему по праву рождения. Пока он был простым ремесленником, ему можно было доверять. Теперь… теперь у него другие цели, хотя Пуйг так и не осознал, что ему не место в высшем обществе. — Хасдай покачал головой. — Чтобы быть знатным, нужно знатным родиться, нужно впитать аристократизм с молоком матери. Я говорю это не потому, что Пуйг хороший или плохой, но только тех людей можно считать представителями высшего общества, которые принадлежат к нему по праву рождения. Кроме того, если они разорятся, кто посмеет возражать каталонскому барону? Они горделивы, надменны, рождены, чтобы командовать и стоять над остальными, даже когда теряют все. Грау Пуйг вошел в высшее общество только благодаря деньгам. Он потратил целое состояние на приданое своей дочери Маргариды и в результате почти разорился. Вся Барселона это знает! У него за спиной смеются, и его жена это знает. Что делает простой ремесленник, проживая на улице Монткады? И чем больше насмехаются окружающие, тем больше Пуйг старается продемонстрировать свою силу, выбрасывая деньги на ветер. Что делал бы Грау Пуйг без денег?