Собор Святой Марии
Шрифт:
Решив вопрос с хлебом, Эстранья и Арнау покидали квартал гончаров и проходили через городскую стену в центр Барселоны. В начале пути Арнау без труда шел за рабыней, смеясь над тем, как она переваливалась, тряся своим огромным темным телом во время ходьбы.
— Ты чего смеешься? — не раз спрашивала его мулатка.
Тогда Арнау смотрел на ее лицо, круглое и плоское, и прятал улыбку.
— Хочешь посмеяться? Ну смейся, — ворчала она на площади Блат, наваливая на мальчика мешок с пшеницей. — Где же твоя улыбка? — спрашивала она Арнау на Молочном спуске, вручая ему молоко для его двоюродных
Уже оттуда Арнау брел за ней уставший, понурив голову. В постные дни, которые составляли почти полгода, телеса мулатки тряслись в сторону морского берега, к церкви Святой Марии, и там, в одной из двух рыбных лавок города, в новой или старой, Эстранья ругалась, чтобы выбрать лучших дельфинов, тунцов, осетров и прочую рыбу.
— Теперь сложим наш улов, — улыбаясь, говорила она ему, когда получала то, что хотела.
Потом они возвращались назад, и мулатка покупала потроха. Возле каждой из двух рыбных лавок тоже было много людей, но там Эстранья ни с кем не ругалась.
Несмотря на это, Арнау предпочитал постные дни всем остальным, когда Эстранья должна была покупать мясо, поскольку, чтобы купить рыбу, нужно было сделать два шага до рыбной лавки, а чтобы купить мясо, необходимо было пройти пол-Барселоны, а затем возвращаться оттуда навьюченным тяжелой поклажей.
В мясных лавках, расположенных рядом с городскими бойнями, они покупали мясо для Грау и его семьи.
Разумеется, это мясо было высшего качества, как и все мясо, продаваемое в стенах города: в Барселону разрешалось привозить только живых животных, которых забивали на месте.
Поэтому, чтобы купить потроха для слуг и рабов, нужно было выйти из города через ворота Портаферриса и отправиться на рынок, заваленный битыми животными и мясом неизвестного происхождения. Эстранья насмешливо улыбалась, когда покупала это мясо и нагружала им Арнау.
Наконец, зайдя в пекарню за хлебом, они возвращались в дом Грау; Эстранья — покачиваясь, Арнау — волоча ноги.
Однажды утром, когда Эстранья и Арнау пришли за мясом на главную бойню, расположенную возле площади Блат, на церкви Святого Хауме зазвонили колокола. Это было не воскресенье и не праздник.
Эстранья так и осталась стоять на месте с расставленными ногами и разинутым ртом. На площади раздался чей-то крик. Арнау не мог разобрать слов, но к крику присоединились другие, и люди стали разбегаться кто куда. Мальчик поставил поклажу и повернулся к Эстранье; в его глазах читался вопрос, который он так и не задал. Продавцы зерна поспешно освобождали свои прилавки. Люди продолжали кричать, суетиться, бросаясь из стороны в сторону, а колокола Святого Хауме не замолкали. Арнау попытался было пройти на площадь Святого Хауме, но в этот момент зазвонили колокола церкви Святой Клары. Он растерялся, глядя в сторону женского монастыря, и вдруг услышал, что к этому звону присоединились колокола церкви Святого Петра из Фраменорса и церкви Святого Юста. Звонили все колокола города! Арнау остался стоять на месте с открытым ртом, потрясенный происходящим.
Внезапно прямо перед ним выскочил Жоанет. Малыш, взволнованный
— Дорогу! Дорогу! — кричали со всех сторон.
— Что это? — спросил Арнау.
— Дорогу! — крикнул ему Жоанет прямо в ухо.
— Что это значит?..
Жоанет жестом показал, чтобы Арнау замолчал, и кивнул в сторону старого Большого портала возле дворца викария.
Арнау проследил за рукой товарища и увидел одного из охранников викария, облаченного в боевые доспехи и посеребренную кольчугу. На боку у него покачивался большой меч; в правой руке он нес на позолоченном древке знамя Святого Георгия: красный крест на белом фоне. За ним следовал другой глашатай, тоже в военных доспехах, и нес знамя города. Оба прошли в самый центр площади, где находился камень, разделявший город на кварталы. Остановившись там с флагами Святого Георгия и Барселоны, они одновременно закричали:
— Дорогу! Дорогу!
Колокола продолжали трезвонить, и крики «Дорогу!» катились по всем улицам города, пугая граждан.
Жоанет, который наблюдал за происходившим, сохраняя завидное спокойствие, вдруг заорал во всю глотку.
Наконец Эстранья пришла в себя и тихо сказала Арнау, что им пора уходить отсюда. Но мальчик, не отрывая глаз от двух глашатаев, стоявших в центре площади в своих блестящих кольчугах и с мечами на боку и как будто застывших под цветастыми знаменами, отпрянул от мулатки.
— Пойдем, Арнау, — требовательно позвала его Эстранья.
— Нет, — ответил он, подстрекаемый Жоанетом.
Женщина схватила его за плечо и потянула за собой.
— Пойдем. Это не наше дело.
— Что ты говоришь, рабыня? — раздался голос незнакомой женщины, которая стояла рядом с остальными и очарованная, как и они, наблюдала за происходящим. Похоже, она слышала спор между Арнау и мулаткой. — Мальчик — раб? — спросила она, глядя на Эстранью. Кухарка отрицательно покачала головой. — Он — свободный гражданин? — продолжала расспрашивать незнакомка. Когда Арнау кивнул, женщина возмущенно воскликнула: — Как же ты смеешь говорить, что призыв «Все на улицы!» не его дело?
Эстранья замолкла и, переминаясь с ноги на ногу, как утка, которая не хотела идти, опустила голову.
— Кто ты такая, рабыня, — обратилась к ней другая женщина, — чтобы отказать мальчику в чести защищать права Барселоны?
Уставившись в землю, Эстранья молчала. Что бы сказал ей хозяин, если бы узнал об этом? Ведь он тоже отстаивал честь города.
Колокола все звонили. Жоанет подошел к группе женщин и кивнул Арнау, чтобы тот шел за ним.
— Женщины не участвуют в городском ополчении, — заметила первая женщина, глядя на Эстранью.
— А рабы и подавно, — добавила вторая.
— Как ты думаешь, кто должен заботиться о наших мужьях, если не такие мальчишки, как эти?
Эстранья не смела поднять глаза.
— Как ты думаешь, кто готовит им еду или выполняет их поручения, снимает им сапоги или чистит арбалеты?
— Иди отсюда! — крикнули кухарке. — Здесь не место рабам!
Эстранья взяла сумки, которые до этого носил Арнау, и побрела, тяжело переваливаясь. Жоанет, довольный, улыбался и с восхищением смотрел на женщин. Арнау оставался на том же месте.