Собор
Шрифт:
— Ком-про-ме-ти-ро-вать? — в ее голосе прозвучала насмешка. — Или ты думаешь, что цирковую наездницу кто-то считает порядочной девушкой? Вот ты, когда сюда со мной шел, что про меня думал?
Огюст покраснел. Он был не настолько испорчен, чтобы солгать в подобной ситуации.
— Какая разница, что я думал, когда шел сюда? Важно то, что я теперь думаю.
Она лишь чуть-чуть повернула голову, но он успел заметить ее легкую, ласковую улыбку.
— Анри, я тебе очень благодарна, — тихо сказала она.
— За что? — искренне удивился молодой человек.
— Ну… За то, что ты такой добрый, нежный… И… Ведь тебе со мной было не хуже, чем с другими женщинами,
Он сзади обнял ее, перегнулся через ее плечо, провел губами по бархатной теплой щеке:
— Лиз, так хорошо, как с тобой, мне было только с одной-единственной женщиной. Ее звали Мария Луиза.
Элиза вздрогнула, испуганно обернулась:
— Ты сказал «звали»? Ты оговорился?
— Нет. Когда ей было тридцать три года, а мне — семнадцать, она умерла. Это была моя мама.
— Мария Луиза, — чуть слышно повторила девушка. — Я стану молиться за нее, Анри!
— Да, молись за нее, Элиза, ибо твои молитвы слышит бог. Я убедился в этом… Отец рано умер, а родня его ее очень обижала, особенно дядя Роже… Их злило, что отец женился на дочери купца. Мои родственники, маленькие снобы, решили, что это мезальянс.
Элиза разлила кофе, поставила его на столик возле окна, достала печенье и засахаренные фрукты в вазочке богемского хрусталя.
— Садись, Анри, завтракать. Ты извини, еды у меня немного: я не ждала гостей… А скажи, отчего твои родственники не любили твою матушку? Я слышала не раз, что дворяне женились на простых девушках, правда, редко.
Огюст засмеялся:
— Это все Роже. Другие бы промолчали, а он… Господи, прости, что так поминаю! Ты слышала такое выражение: «Мещанин во дворянстве»?
— Да. И читала. Я за эти годы очень много успела прочитать, Анри. Я уже не так наивна, как была, когда мы познакомились. Но только при чем здесь твой дядя? Он же настоящий дворянин.
Огюст взял у Элизы чашечку кофе и, размешивая в нем сахар, весело посмотрел на девушку:
— Раз на то пошло, я нарисую тебе наше генеалогическое дерево, чтоб ты знала, кто я и что. Прежде всего, Роже, царство ему небесное, любил повторять: «Древний и славный род». Род, и правда, древний. Рикары, говорят, жили в Оверни чуть ли не со времени Людовика XI. Среди них бывали и славные вояки, и отчаянные наездники, и охотники, и моряки, но только дворянским наш род не был, и фамилия сама об этом говорит. Дворянство получил мой прадед, его тоже звали Огюстом, и это вторая причина, отчего меня, единственного наследника рода, стали так называть. Однако же случай, сделавший прадеда дворянином, моя родня ото всех хранит в тайне. Отец поведал ее матери, а мать мне под самым строгим секретом.
Глаза Огюста смотрели насмешливо и загадочно, он улыбался, поднося к губам чашечку, и Элиза не утерпела:
— А мне ты не расскажешь этот случай, Анри? Я никому-никому…
— Да? Допустим. Ну, так слушай же. Многие в нашем роду были связаны с лошадьми. Мой отец служил в казарме берейтором, занятие как раз для бедного дворянина. Берейтором был и прадед, только ему повезло служить при дворе его величества Людовика XV. Как-то раз королевский двор выехал на охоту… Охотились где-то в Арденнском лесу. Красотою пышного охотничьего наряда блистала мадам де Помпадур [18] . Но ей случилось в этот день о чем-то повздорить с королем и, обиженная, она ускакала одна в густую рощу, чтобы быстрой ездой остудить свой гнев. Не знаю уж, как это приключилось, но только конь ее понес, и маркиза не удержалась в седле. Она упала, но ножка ее застряла в стремени, и, если бы ее светлость не ухватилась
18
Помпадур Жанна Антуанетта Пуассон (1721–1764) — маркиза, знаменитая фаворитка Людовика XV.
— Какой ужас! — ахнула Элиза.
— Да уж, думаю, она пережила тяжкие минуты, бедняжка маркиза… Но ужаснее всего ей, как мне кажется, представлялась даже не возможность гибели, а неизбежность позора: конь нес ее прямо к тому месту, где расположились на берегу реки король и придворные. Еще несколько минут — и они должны были ее увидеть, но в каком облике! О-о-о! И тут на пути бедной маркизы попался мой прадед, мсье Огюст Рикар. Он ехал верхом, ведя в поводу еще двух лошадей для охотников. Увидя, в каком положении оказалась бедная женщина (а кто она такая, он и не подозревал), храбрый берейтор бросил упряжь запасных лошадей, ринулся вскачь наперерез коню маркизы и, перескочив ему на спину, сумел его остановить. И, только сняв с седла полумертвую наездницу, понял, кто это…
Маркиза поблагодарила его, разумеется намекнув, что в случае, если он окажется нескромен, ему придется умолкнуть навеки, затем она подарила ему перстень со своей ручки, попросила отыскать ее парик; сколько было возможно, привела себя в порядок и отправилась к королю. Не знаю уж, что она рассказала его величеству, но на другой день король вызвал к себе берейтора Рикара и, наградив его тысячью пистолей, пожаловал ему потомственное дворянство, однако повелел вернуться из Парижа в Овернь. Ну и как? Интересно тебе было это слушать?
— О, даже очень! — с настоящим восторгом проговорила Элиза. — Как будто из рыцарского романа история. Но ты открыл мне фамильную тайну. Отчего?
— А чтобы ты не ставила между нами стены, моя милая маленькая Лизетта!
И он, поймав ее руку, прижал к губам ее ладонь. Они допили кофе. Девушка вдруг стала серьезна и сидела, задумавшись, молча. Потом Огюст встал из-за столика:
— Мне, увы, пора. Я сегодня опоздаю на службу.
— А ты придешь еще? — спросила Элиза, словно не придавая значения его предыдущим словам.
— Конечно, приду. Если можно, то даже сегодня. И между прочим, через неделю — мой день рождения, и я надеюсь на ваше общество, мадемуазель. Как-никак мне исполнится двадцать семь лет.
Элиза подняла брови:
— Двадцать семь! А мне осенью исполнилось восемнадцать. О, какой же ты старый, Анри!
— Ужасно! — он обнял ее, притянул к себе и утонул лицом в ее волосах. — И как только ты смогла полюбить такого старика? Наверное, ты скоро меня разлюбишь!
— Непременно разлюблю! — пообещала Элиза и, отвечая на его поцелуй, неудержимо расхохоталась.
VIII
Минул январь, прошел февраль, наступил март. В последнем отчаянном и бесплодном усилии сохранить империю и свою власть Наполеон спешно собирал новую армию.
Слепо веруя в свою уже угасающую звезду, отвергая с упрямством безумца предложения мира, которыми тогда осыпали его монархи Европы, император готовил для новой бессмысленной бойни пятисоттысячную армию, последнюю армию империи. Полки формировались с необычайной быстротой, но то были не прежние полки — о нет! Нарядные мундиры нелепо и жалко свисали с узких плеч новобранцев, кивера наезжали на лбы, смешно торчали над безусыми, не знавшими бритвы лицами. В армию были призваны уже не восемнадцатилетние юноши, а пятнадцати-шестнадцатилетние подростки.