Собрание повестей и рассказов в одном томе
Шрифт:
– Что-о-с?
– Подлеца, Андрей Филиппович.
– О ком же это угодно таким образом относиться?
– Об известном лице, Андрей Филиппович. Я, Андрей Филиппович, на известное лицо намекаю; я в своем праве… Я думаю, Андрей Филиппович, что начальство должно было бы поощрять подобные движения, – прибавил господин Голядкин, очевидно не помня себя, – Андрей Филиппович… вы, вероятно, сами видите, Андрей Филиппович, что это благородное движение и всяческую мою благонамеренность означает, – принять начальника за отца, Андрей Филиппович, принимаю, дескать, благодетельное начальство за отца
Андрей Филиппович, слушая господина Голядкина, до того удивился, что как-то невольно отшатнулся шага на два назад. Потом с беспокойством осмотрелся кругом… Трудно сказать, чем бы кончилось дело… Но вдруг дверь из кабинета его превосходительства отворилась, и он сам вышел, в сопровождении некоторых чиновников. За ним потянулись все, кто ни был в комнате. Его превосходительство подозвал Андрея Филипповича и пошел с ним рядом, заведя разговор о каких-то делах. Когда все тронулись и пошли вон из комнаты, опомнился и господин Голядкин. Присмирев, приютился он под крылышко Антона Антоновича Сеточкина, который сзади всех ковылял в свою очередь и, как показалось господину Голядкину, с самым строгим и озабоченным видом. «Проврался я и тут, нагадил и тут, – подумал он про себя, – да ну, ничего».
– Надеюсь, что по крайней мере вы, Антон Антонович, согласитесь прослушать меня и вникнуть в мои обстоятельства, – проговорил он тихо и еще немного дрожащим от волнения голосом. – Отверженный всеми, обращаюсь я к вам. Недоумеваю до сих пор, что значили слова Андрея Филипповича, Антон Антонович. Объясните мне их, если можно…
– Своевременно все объяснится-с, – строго и с расстановкою отвечал Антон Антонович и, как показалось господину Голядкину, с таким видом, который ясно давал знать, что Антон Антонович вовсе не желает продолжать разговора. – Узнаете в скором времени все-с. Сегодня же форменно обо всем известитесь.
– Что же такое форменно, Антон Антонович? почему же так именно форменно-с? – робко спросил наш герой.
– Не нам с вами рассуждать, Яков Петрович, как начальство решает.
– Почему же начальство, Антон Антонович, – проговорил господин Голядкин, оробев еще более. – Почему же начальство? Я не вижу причины, почему же тут нужно беспокоить начальство, Антон Антонович… Вы, может быть, что-нибудь относительно вчерашнего хотите сказать, Антон Антонович?
– Да нет-с, не вчерашнее-с; тут кое-что другое хромает-с у вас.
– Что же хромает, Антон Антонович? мне кажется, Антон Антонович, что у меня ничего не хромает.
– А хитрить-то с кем собирались? – резко пересек Антон Антонович совершенно оторопевшего господина Голядкина. Господин Голядкин вздрогнул и побледнел, как платок.
– Конечно, Антон Антонович, – проговорил он едва слышным голосом, – если внимать голосу клеветы и слушать врагов наших, не приняв оправдания с другой стороны, то, конечно… конечно, Антон Антонович, тогда можно и пострадать, Антон Антонович, безвинно и ни за что пострадать.
– То-то-с; а неблагопристойный поступок ваш во вред репутации благородной девицы того добродетельного, почтенного и известного семейства,
– Какой же это поступок, Антон Антонович?
– То-то-с. А относительно другой девицы, хотя бедной, но зато честного иностранного происхождения, похвального поступка своего тоже не знаете-с?
– Позвольте, Антон Антонович… благоволите, Антон Антонович, выслушать…
– А вероломный поступок ваш и клевета на другое лицо – обвинение другого лица в том, в чем сами грешка прихватили? а? это как называется?
– Я, Антон Антонович, не выгонял его, – проговорил, затрепетав, наш герой, – и Петрушку, то есть человека моего, подобному ничему не учил-с… Он ел мой хлеб, Антон Антонович; он пользовался гостеприимством моим, – прибавил выразительно и с глубоким чувством герой наш, так что подбородок его запрыгал немножко и слезы готовы были опять навернуться.
– Это вы, Яков Петрович, только так говорите, что он хлеб-то ваш ел, – отвечал, осклабляясь, Антон Антонович, и в голосе его было слышно лукавство, так что по сердцу скребнуло у господина Голядкина.
– Позвольте еще вас, Антон Антонович, нижайше спросить: известны ли обо всем этом деле его превосходительство?
– Как же-с! Впрочем, вы теперь пустите меня-с. Мне с вами тут некогда… Сегодня же обо всем узнаете, что вам следует знать-с.
– Позвольте, ради бога, еще на минутку, Антон Антонович…
– После расскажете-с…
– Нет-с, Антон Антонович; я-с, видите-с, прислушайте только, Антон Антонович… Я совсем не вольнодумство, Антон Антонович, я бегу вольнодумства; я совершенно готов с своей стороны и даже пропускал ту идею…
– Хорошо-с, хорошо-с. Я уж слышал-с…
– Нет-с, этого вы не слыхали, Антон Антонович. Это другое, Антон Антонович, это хорошо, право хорошо, и приятно слышать… Я пропускал, как выше объяснил, ту идею, Антон Антонович, что вот промысл Божий создал двух совершенно подобных, а благодетельное начальство, видя промысл Божий, приютили двух близнецов-с. Это хорошо, Антон Антонович. Вы видите, что это очень хорошо, Антон Антонович, и что я далек вольнодумства. Принимаю благодетельное начальство за отца. Так и так, дескать, благодетельное начальство, а вы того… дескать… молодому человеку нужно служить… Поддержите меня, Антон Антонович, заступитесь за меня, Антон Антонович… Я ничего-с… Антон Антонович, ради бога, еще одно словечко… Антон Антонович…
Но уже Антон Антонович был далеко от господина Голядкина… Герой же наш не знал, где стоял, что слышал, что делал, что с ним сделалось и что еще будут делать с ним – так смутило его и потрясло все им слышанное и все с ним случившееся.
Умоляющим взором отыскивал он в толпе чиновников Антона Антоновича, чтоб еще более оправдаться в глазах его и сказать ему что-нибудь крайне благонамеренное и весьма благородное и приятное относительно себя самого… Впрочем, мало-помалу, новый свет начинал пробиваться сквозь смущение господина Голядкина, новый, ужасный свет, озаривший перед ним вдруг, разом, целую перспективу совершенно неведомых доселе и даже нисколько не подозреваемых обстоятельств… В эту минуту кто-то толкнул совершенно сбившегося героя нашего под бок. Он оглянулся. Перед ним стоял Писаренко.