Собрание произведений в одном томе
Шрифт:
Они полагают, что женщины именно так шутят и именно так выглядят.
Им, видимо, не везло в жизни и уже не повезет.
Этот юмор переодетых мужчин обрушился в количестве, которое пугает.
Одно дело то, что они говорят, но еще хуже то, что они хотят этим сказать.
Неужели так круто переменилась жизнь и так резко заголубело вокруг?
Если кто помнит, была потрясающая разница между мужчиной и женщиной, из-за которой столько исписано и столько искалечено.
Неужели все напрасно?
Неужели
А ты отвечаешь ароматом, скрывая им отсутствие мыслей.
Именно это поколение, глубоко искалеченное КВН, научило нас хохотать в поддержку своих.
Это называется: «А теперь ваши аплодисменты!»
Аплодисменты перестали быть добровольными.
Их не вызывают, их заказывают.
«Встретим его, друзья!»
«Проводим его, друзья!»
Да я разве против игры?
Я против последствий.
И ребята милые.
И все они где-то учились.
(Я не говорю чему-то, но где-то.)
Ну лечить не могут, чертить не умеют, но играть без какого бы то ни было образования тоже, оказывается, тяжело!
А где эти несчастные, которых отбирают приемные комиссии во ВГИКах и ГИТИСах?! Которые пять лет изучают систему? А где сам этот несчастный, который ее создал?
Он не подозревал, с каким топотом массы хлынут в искусство именно после падения советской власти.
Красивой женщине есть чем возместить талант, но крупному бездарному мужчине показать нечего. Я это утверждаю.
Не хотят они уходить.
Мол, останемся с вами как вечные политические обозреватели, как студенты из вечной самодеятельности.
Это о юморе на ТВ.
А теперь о смешном!
Разговорные шоу.
Невзирая на крики «Ваши аплодисменты!» – публика въялая. Въялая!
Красивая, но въялая!
На кнопках.
Единственное лицо, на котором неподдельный интерес к происходящему, – лицо ведущего эту передачу.
Публика въяло борется со сном и нажимает какие-то кнопки.
Политики въяло поддерживают довоенный имидж, придерживая настоящие разногласия к выборам.
Жириновский, невзирая на огромное материальное благополучие, устало играет хулигана, устраивая на пустом месте драки, хотя давно пора поменять палку и ведро.
Коммунисты вбивают свой гвоздь во что попало. А гвоздь у них один: «Новое правительство проводит старую политику, подробности письмом».
Им уже надо менять не доски, а гвозди. Правда, они сейчас занимают положение, которое меня устраивает.
А что же умные люди?
Ну, честно говоря, никто не спрашивает, где они.
Они неинтересны.
Рейтинга они не дают.
На вопрос: «Что вам нравится в людях?» – не отвечают. Не знают, видимо.
И то,
И что Волга впадает в Каспийское море, и что дважды два четыре – надо напоминать.
И еще у умных отвратительная черта – слышать самого себя.
Мол, стыдно мне – значит, стыдно всем.
А рейтинг – именно когда стыдно!
Как покраснел, так пошел рейтинг!
Когда дурак снимает штаны – это рейтинг.
Когда умный снимает штаны – это высокий рейтинг.
И люди говорят: «Вот ведет эту игру, а что удивительно – умный человек».
Вот так и происходит: хохот, аншлаг, успех. Только чуть ниже.
Ведь рисуют и красят одним и тем же.
Чтобы завтра повторить хохот, аншлаг, успех, надо сойти еще чуть ниже.
Там вас тоже тепло встретят.
Вот так: ниже, ниже, и пропадает мастерство…
…Нет, нет – у зрителя!
А это он делает предметы, которые мы потом не можем продать ни за какие деньги. Чтоб заработать на хлеб, когда газ кончится.
Все!
Сегодня ваш праздник.
Я вас поздравляю.
Я снова выступаю перед вами в странной роли китайского иглоукалывателя.
Поверьте, мне на ТВ многое нравится. Мне нравится жить сегодня.
Но вы сейчас власть.
Вы создаете народ, которым уже потом командует президент.
Папа с мамой только начинают.
Остальное – вы.
И свет, и тьма, и боль, и радость.
Свободу вашу пока не ограничивают, и в конкурентной борьбе друг с другом вы получите население, которое заслужили.
Успехов! Всегда неподалеку. Ваш автор.
Софья Генриховна
Я говорю теще:
– Софья Генриховна, скажите, пожалуйста, не найдется ли у вас свободной минутки достать швейную машинку и подшить мне брюки?
Ноль внимания.
Я говорю теще:
– Софья Генриховна! Я до сих пор в неподшитых брюках. Люди смеются. Я наступаю на собственные штаны. Не найдется ли у вас свободная минутка достать швейную машинку и подшить мне брюки?
Опять ноль внимания.
Тогда я говорю:
– Софья Генриховна! Что вы носитесь по квартире, увеличивая беспорядок? Я вас второй день прошу найти для меня свободную минутку, достать швейную машинку и подшить мне брюки.
– Да-да-да.
Тогда я говорю теще:
– Что «да-да»? Сегодня ровно третий день, как я прошу вас достать швейную машинку. Я, конечно, могу подшить брюки за пять шекелей, но если вы, старая паскуда, волокли на мне эту машинку пять тысяч километров, а я теперь должен платить посторонним людям за то, что они подошьют мне брюки, то я не понимаю, зачем я вез вас через три страны, чтобы потом мыкаться по чужим дворам?