Собрание произведений в одном томе
Шрифт:
Пятое. Не знаю, что посоветовать насчет телевидения. Его, конечно, надо иметь. Ну, бывает же у нас справочник, в который надо заглядывать. Если при включении в вас снизу вверх ничего не пошло, если вы не скорчились на кровати, смотрите дальше. Все, что там показывают, полезно, и хорошее, и скучное – полезно, как полезна зубная боль. Она вам показывает – вот здесь, вот здесь. Если бы вы посмотрели, какая масса людей делает эти передачи, какая масса их просматривает, вы бы еще больше оценили пользу от ТВ. Оно четко и железно показывает, насколько один человек талантливее коллектива… Особенно мужчины-дикторы. О чем они думают? Ладно, быт заедает каждого.
Шестое. Выражение «У каждого свои неприятности»
Седьмое. Что такое жить напряженной духовной жизнью? Трудно сказать. То ли изучать труды древних греков, расшифровывать надписи на скалах или в лаборатории – над новой тканью или порохом. А если даже нейтроны, протоны? Это называется духовной жизнью? Может быть, шахматы. Или уединение, самосовершенствование. Жажду встретить человека со следами напряженной духовной жизни на лице. О местонахождении прошу сообщить.
Восьмое. Укреплять ли здоровье, чтобы дольше жить? Вопрос интересный. Бегать от одного, другого, третьего – так сказать, от всего… Очень долго жить тоже не всегда приятно. Есть как-то установленный государством предел, средний опубликованный. Стоит подумать об обремененных родственниках, ЖЭК ждет. Интерес к долгожителям гораздо выше заботы о них. Всем любопытно, когда они родились, и никого не интересует, где и почему они, невзирая на всеобщее внимание… Лучше повести дело так, чтобы вместе со всеми. Из-за чего-нибудь по службе или еще красивее – от взрыва на нефтеперегонном заводе.
Девятое. Можно уйти из жизни раньше и безболезненней. На фоне общей борьбы за качество приятна одинокая фигура, освещенная свечой, рассматривающая свое богатство – эмалированные значки. Все это видится на чердаке или в подвале, так как сияющие глаза требуют уединения. Это не алкоголизм, не случайные связи. Аккуратно, морально, похоже на работу в саду. Сборы марок, пластинок, книг, картин, коньяков требуют денег и вскоре смахивают на спекуляцию, ибо законы частного рынка жутко вторгаются в государственную сферу, когда вариант – цена рубль, но товара нет, уступает варианту – цена десять, но товар есть. Не знаю, как для экономики в целом, для частного лица наличие товара главнее наличия денег, ибо деньги нельзя есть и надевать на ноги. Но это частное наблюдение. Покупать картины у художников бессмысленно: неизвестно, что будет с вами, что будет с художником, что будет с квартирой. И вообще, картины плохо выглядят в малогабаритных квартирах, отсюда полное исчезновение меценатов, оттуда полное одичание художников, имеющих вид святых. В театр можно не ходить. Считается, что искусство ставит вопросы, а не отвечает
И в-десятых. Все хорошо! Еда есть. Одежда. Тепло зимой и жарко летом. Черное море и небо. Песни, женщины, которые прекрасно живут, и озабочены, и устраивают детей, и борются с мужьями. Есть кино, есть работа, есть люди, которые живут теми же заботами и гомонят, как чайки, вокруг нас, так какого же вам черта читать все это, когда бьют часы и пора куда-то?!
Прочерк
Звонят из городской творческой организации, просят написать приветствие к шестидесятилетию секретаря.
– Найдите какие-нибудь очень теплые слова. Вспомните что-нибудь очень хорошее.
– Я не могу. Я недавно. Подскажите.
– Мы, к сожалению, тоже не можем.
– Он трудолюбив?
– В том-то и дело.
– Ленив?
– Очень трудолюбив. Если что хорошее прорывается – только в его отсутствие. А это все реже. Он сидит днем и ночью.
– Может быть, хорошо выглядит?
– Да нет. Желтый, бледный. Ночами сидит.
– Может, написать, чтобы красиво отдохнул, дал другим поработать?
– Нельзя. Он поймет.
– Ну что писать? Может, самостоятельно решает?
– Да нет. Бегает, согласовывает каждый шаг.
– А если об этом так приятно упомянуть – мол, не один?..
– Он догадается.
– А если написать, допустим, что оратор блестящий?
– Он поймет, что не о нем.
– А если сказать о счастье в семье?
– Поймет.
– Жену похвалить?
– Обидится.
– О детях?
– Нельзя упоминать.
– А может, почерк хорош, фигура, любим в коллективе?
– Поймет.
– Сказать, что очень рады присутствовать, что все были счастливы служить под его?..
– Поймет.
– Давайте скажем, что не дурак.
– Это к шестидесятилетию?
– Он добрый?
– Нет.
– Злой?
– Нет.
– А какой?
– Никакой.
– М-да… Может, поступки какие-нибудь совершал?
– Что-то не припомним. Его же потому и держат.
– Какой-нибудь свой взгляд высказал? Точку зрения? Мнение?
– Ничего не вспоминается. Вы пока напишите что-нибудь теплое. Абстрактно. Мол, шестьдесят лет – в такой прекрасный день, в таком прекрасном месте. А там, где о нем, ставьте прочерк. Фамилию и две-три черты. Мы вставим сами. Мы тут узнаем. Может, в молодости что-нибудь индивидуальное…
И оставьте второй экземпляр на семидесятилетие на этом же посту.
Сутки, сутки, сутки
Суточный репортаж
Сутки мои таковы.
Усыпание с засыпанием. Короче, выпадение из дня и переход в настоящую жизнь во сне, где я сильный и нормальный и много пытаюсь сделать, хотя мне что-то мешает.
Этот переход происходит в три часа ночи.
Выход из этого прекрасного состояния – в десять.
И с десяти до половины одиннадцатого – о женщинах. Воспоминания, представления и, боже мой…
С десяти тридцати начинаю видеть окружающее.
Преодолев первый приступ тошноты, умываюсь, бреюсь, чищу оболочку этого.
Еще один приступ тошноты.
Еда. Ну, это…
Уже хочется выпить!
Особенно отвратителен стол с этой ручкой и этой бумагой.
Особенно отвратительно то, что я должен на эту бумагу.
Шатаюсь вокруг, используя мелкие уловки, чтобы не сесть.
Даже газеты.
Даже читаю каждую, хотя для этого хватило бы…
С решимостью больного сажусь.