Собрание соч.: В 2 т. Т .2. : Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи.Письма.
Шрифт:
Мне хотелось запечатлеть в стихах прекрасное , красоту мира, побудить читателя яснее увидеть эту красоту хотя бы в мелочах – и даже особенно в мелочах.
Я напоминал и о зле, и о безобразии, окружающих это прекрасное, о краткости сроков, отпущенных нам для того, чтобы красотой любоваться. Самые идиллические мои образы даны на трагическом фоне, за ними трагический подтекст обреченности.
Мне всегда казалось, что стихи стоит писать только о самом важном – и что это самое важное именно и есть кратковременная жизнь человека в мире, где страдание, зло и грязь сосуществуют с прекрасным.
Для меня крайне непривлекателен застойный традиционализм. Но не манит меня и безоглядное новаторство футуристского толка. Хотя я написал целый ряд стихотворений вольным стихом и без рифм, я и в них не изменял музыкальности, считая, что русский футуризм, во многом пошедший дальше нынешних ультрамодернистов, но исчерпавший себя и вполне заглохший, есть лучшее предостережение тем, кто отказывается в стихах от мелоса, от «звуков сладких», от
Я стремился к равновесию всех элементов стиха – и к равновесию в целой книге. Мне кажется, что роль искусства в современном мире вовсе не в том, чтобы отражать какофонию эпохи, ее разорванность, раздробленность, искаженность, а в том, чтобы противопоставить хаосу гармонический строй и лад, не детски простодушный, конечно, не пахнущий прошлым веком, но выросший из сознания, что истинное искусство всегда есть Логос, отраженный в Мелосе.
ПИСЬМА
22 сентября 1934г.
Рига, Латвия.
Сейчас на почте обнаружил, что потерял стихи, для Вас переписанные. Простите, в другой раз непременно пришлю. Заново переписывать — нельзя вынимать почту.
И.Ч.
Дорогой Юрий Павлович, спасибо за письмо, за стихи, за «Новь» (но Вы не прислали мне Вашего первого письма – я и теперь его не получил). Простите, если я напишу нескладно: я не могу сейчас скомпановать матерьяла — его так много. Мне действительно очень понравились Ваши стихи — а всего больше строки:
Враг мой мрачный умолк.Жду я светлого друга,и еще это:
Друга я не знаю.Скудные снега,Мгла неземная.Здесь именно то, что я всего больше люблю. Надо очень ценить строки «без фона», строки, в которых воплотилась «сущность». Но я — хотя и я ленив (страшно!) — не могу согласиться с тем, что обращенность к сущности всегда от этой сущности уводит, что сущность — большая тишина, «раскрывается в сердцах тех, кто о ней меньше думает». (Значит, я защищаю антропософию.) Теперь слишком трудное нечеловеческое время, и ничего не даруется или даруется слишком мало. Пушкин был очень Божеский (хотя отчасти и он сальеричен) – а нам надо трудиться, жертвовать, тянуться и ждать, нам суждена мука совершенствования – это именно Ваш «долг» и «закон» современности. Работа над стихом – это работа над собой, над совершенствованием себя самого (ради стихов, хотя бы, а через них — ради людей, мира, Бога, – думаю я в свои религиозные минуты (и редкие антропософские), – и ради красоты, а через красоту — ради своей гордыни, – в минуты эстетические и, значит, отступнические (мой эстетизм есть отступничество, но я не всегда эстет)). Когда красота есть «переживание известного средства как цели» (Вы это хорошо выразили), – это мало для мира и для Бога, а ведь теперь уже нельзя об этом не думать. Я не антропософ, потому что люблю красоту люциферическую, а не Божескую (той как-то, может быть, не вижу). Но надо тянуться к Божеской, надо любить, как
На небе солнце зазвучало, –надо приобресть чувства Ломоносова и те, о которых думывал Достоевский и которые иногда знал Гёте. (На полях. «Я не славист, а тоже юрист, хотя и не люблю этого, а люблю старинные рукописи».)
Вот он и пример. Когда-то он не стыдился писать: «Wenige sind mir jedoch wie gift und schlange zuwider; viele: Rauch des Tabacks, Wanzen und knoolauch und T<od>» [6] . (Розанов!)
6
Немногие вещи мне противны, как змеиный яд; другие: запах табака, клопов, и чеснока, и смерти (нем.).
А потом он стал Гёте — и даже эгоистическое совершенствование им его эстетической натуры много дало миру. В том, собственно, и была «недовоплощенность» Белого, что он мало, в общем (несмотря на свои антропософские «взгляды»), искал совершенства, а если искал, то чаще «совершенства», предельной меры воплощения не сущности, а воплощения своего излишнего, своего неважного, какого-то случайного мира. Он занимался пустяками, в конечном счете, — на Божиих весах это «легко». Мое искание совершенства тоже дурное, совершенство для меня — очень немного количественно, исходящий
И, конечно, Н-ссов прав: Бунин «подчеркивает » их. Кстати, статья Н-ссова похожа на II половину статьи Иртеля, начиная с «это было в смутную томительную осень». Прав Георгий Адамович: таким читателям «надо учиться читать». Таким писателям «надо
учиться писать».
Вы спрашиваете о людях вокруг меня; многие – такие же, но 2 человека из числа моих приятелей – мои друзья. Мне не пришлось теперь быть с Ник. Белоцветовым даже и в столь близких или далеких отношениях, как года 3 тому назад, – он живет совсем уединенно. А он самый ценный и самый замечательный человек, кого я знаю, — но что делать. Я передал ему на днях Ваш привет – он благодарит Вас и собирается Вам писать. Я знал здесь двоих из «Чисел» — Георгия Иванова и Фельзена. Фельзен — очень порядочный человек. Да, знал еще Ир. Одоевцеву — она ловка до чуткости. Иванов был ко мне чрезвычайно хорош некоторое время. Я очень люблю его стихи, у него много вкуса (но мало сердца). Давайте поговорим о хорошем. Я очень люблю Тютчева, и Мандельштама тоже (Вы не написали про Анненского), очень люблю Ахматову, хотя ее все любят, кроме Вас. Почему она Вам «непонятна»? И почему от Блока у Вас отвращение? В Блоке есть что-то очень большое и очень трагическое – он необычайный человек, необычайный поэт – Белоцветов назвал его Орфей Как Вы можете упоминать его рядом с Фетом – того я почти совсем не люблю. Из молодых, как и Вы, люблю Поплавского (Ладинский банально-изящен, это-то и бывает безвкусно, но иногда красив сравнительно), очень люблю Белоцветова, иногда Червинскую – какие разные тяготения. Еще люблю (отвечаю на Ваш вопрос) «Меркнет дорога моя». Я написал его на взморье, где жил позапрошлой осенью, в полчаса, вместе с другим, и не переделывал – я редко пишу так. Хороших стихов у меня нет, и я ленюсь их исправлять. Любите ли Вы Анненского? Он, Пушкин, Тютчев, Мандельштам, Лермонтов Блок – мои любимые. Не люблю — Вяч. Иванова, люблю стихи Георгия. Будьте здоровы, напишите мне еще о себе — больше писать мне сейчас нельзя. Иду отправлять письмо.
Ваш Игорь Чиннов.
Из лагеря.
На почтовой марке штамп:
15.I. 1945, Вупперталь.
Russisch geschrieben! [7]
Дорогой Пупсенок, с Новым годом, дай Бог, чтоб он, по крайней мере, хоть кончился лучше старого. Очень хочу тебя, обезьяну, повидать, но – не пущают. Юра писал, что тебя ухватил за хвост. Чем же кончилось? Писала ли ты маме? Ей там так одиноко. Ах, милый Тамарчонок, когда нам станет хорошо? Хоть и трудно тебе, а ты все-таки пиши, пиши мне, собака. Что наши знакомые, друзья, я ни о ком ничего не знаю. Пиши стихи. Жри больше, береги себя и не мучь себя напрасно. Целую в нос тебя, чужая жена.
7
Написано по-русски! (нем.).
Твой Игорь.
Отправлено 22 января 1947 г.
Дорогой Юра, дорогой друг, так хотелось бы Вас увидеть, а увидимся ли когда? Какие то D-P [8] из Германии начали сюда (на юг) приезжать, но — будете ли Вы когда-нибудь в их числе? Вот говорили бы — почти напролет — несколько ночей.
Но что же это с посылкой? Боюсь, не надули ли меня снова (как с посылкой, которую послал маме в Берлин). Как только прибудет, напишите немедленно, что именно в ней было. Дошли ли газеты? Сегодня посылаю снова. Прошлый раз послал не (нрзб.), а через 3 дня приходит Ваше письмо о том, что адрес этот воспрещен. Ну, авось. Перед тем пакетом долго ничего не посылал, потому что целый месяц газеты (и французские) не выходили.
8
DP – Displaced Persons – перемещенные лица (англ.).